Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Чтобы не поставить под угрозу план по локализации конфликта, Бетман и министерство иностранных дел Германии неоднократно призывали австрийцев поспешить и представить их уже так долго ожидаемый fait accompli[1605]. Но руководство в Вене не могло или не хотело действовать быстро. Громоздкий аппарат управления государства Габсбургов не поддавался на призывы к быстрым и решительным мерам. Уже с 11 июля Бетман начал беспокоиться из-за мучительной медлительности австрийских приготовлений. В дневниковой записи, сделанной в поместье Бетмана, Курт Ризлер резюмировал проблему так: «Очевидно [австрийцам] нужно ужасно много времени для мобилизации. „16 дней“, – так говорит [Конрад фон] Хёцендорф. Это очень опасно. Быстрый fait accompli, а затем дружеский жест в сторону Антанты – таким образом можно выдержать шок»[1606]. Было уже 17 июля, когда секретарь посольства Германии в Вене Столберг уведомил Бетмана, что «торг» между Берхтольдом и Тиссой все еще продолжается[1607]. Именно для того, чтобы удовлетворить потребность в скорости и минимизировать вероятность международных осложнений, Берхтольд установил крайний срок для ответа на австрийскую ноту всего в 48 часов. По той же причине Ягов потребовал от австрийцев перенести предполагаемую дату объявления войны Сербии с 29 на 28 июля.

Если вялость австрийской реакции уничтожила одну из предпосылок для успеха политики локализации конфликта, почему немцы так упорно продолжали ее придерживаться? Одна из причин заключалась в том, что они продолжали верить, что более глубокие структурные факторы, такие как незавершенность российской программы перевооружения, воспрепятствуют ее военному вмешательству. Прочесть намерения французского правительства было сложнее, тем более что президент, премьер-министр и глава политического отдела набережной д’Орсе всю третью и четвертую неделю июля провели в России или в морском путешествии. Но уверенность Германии в вероятном бездействии Антанты была подкреплена докладом Гумберта о неготовности французской военной машины.

Немцы восприняли сенсационные разоблачения Гумберта о предполагаемой неадекватности французских военных приготовлений со скептицизмом, признав, что несдержанный на язык доклад по существу являлся политическим нападением на военного министра Адольфа Мессими и его сотрудников. Немецкие военные эксперты сразу же отметили, что французские полевые орудия меньшего калибра на самом деле превосходили по качеству их немецкие аналоги. Поскольку французская армия отказалась от своего прежнего оборонительного подхода в пользу наступательной стратегии, разговоры об относительно плохом состоянии пограничных укреплений был отвлекающим маневром[1608]. Однако в секретном меморандуме, анализировавшем разоблачения Гумберта, Мольтке пришел к выводу, что французские военные приготовления на восточных границах действительно были небезупречны, особенно в отношении тяжелой артиллерии, минометов и защищенных арсеналов для артиллерийских боеприпасов[1609]. И наконец, в отчете Гумберта предполагалось, что французское правительство, и, в частности, французское военное командование, не будет гореть желанием подтолкнуть франко-российский союз к вступлению в войну за Сербию; русские тоже наверняка не будут гореть желанием вступить в нее[1610].

Еще одной причиной следовать политике локализации была нехватка, по мнению немцев, альтернативных вариантов. Об отказе от союзника не могло быть и речи, и не только по репутационным и властно-политическим причинам, но и потому, что немецкие руководители действительно признавали справедливость австрийских обвинений против Сербии. Если бы военный баланс сместился в невыгодное для Германии положение, ситуация стала бы неизмеримо хуже, лишись Германия еще и своего единственного союзника из великих держав – Италию немецкие стратеги уже списали со счетов как слишком ненадежную, чтобы ее можно было считать существенным активом[1611]. Итальянская двойственность также делала менее вероятным принятие предложения, выдвинутого Греем, о совместной деятельности четырех менее вовлеченных в конфликт держав по урегулированию кризиса – если бы Италия, что казалось весьма вероятным, учитывая ее антиавстрийскую политику на Балканах, встала бы на сторону двух держав Антанты, Англии и Франции, каковы были бы шансы одной Германии обеспечить справедливый исход для Австро-Венгрии? Немцы были готовы передать британские предложения в Вену, но Бетман считал, что Германия должна поддержать идею многостороннего вмешательства только в урегулирование конфликта между Россией и Австрией, а не между Австрией и Сербией[1612].