Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

В основе стратегии локализации конфликта – и предотвращения появления альтернатив – по-прежнему была вера, столь важная для Бетмана, что, если русские, несмотря ни на что, решат вмешаться от имени своего сателлита, начавшаяся в результате бойня станет событием, не связанным с действиями Германии, это будет удар судьбы, настигший центральные державы во главе с агрессивной Россией и ее партнерами по Антанте. Мы находим такой ход мыслей в письме министра иностранных дел Готлиба фон Ягова от 12 июля послу Лихновскому в Лондон:

Нам нужно позаботиться о локализации конфликта между Австрией и Сербией. Возможно ли это, будет зависеть, в первую очередь, от России и, во вторую – от влияния других участников Антанты. […] Я не желаю превентивной войны, но, если битва начнется, мы не посмеем уклониться.[1613]

Здесь мы снова видим тот общий настрой, который ясно различим в рассуждениях почти всех участников этого кризиса: воспринимать себя как действующего под гнетом непреодолимых внешних сил, при этом вся ответственность за выбор между миром и войной неизменно возлагается на плечи противника.

Своей поддержкой претензий Австро-Венгрии и блаженной уверенностью в возможности локализации конфликта немецкие лидеры внесли свой вклад в развитие кризиса. И все же ничто в том, как они реагировали на события лета 1914 года, не предполагает, что они рассматривали кризис как долгожданную возможность приступить к реализации давно разработанного плана развязывания превентивной войны с соседями. Напротив, Циммерманн, Ягов и Бетман на удивление не сразу осознали масштабы разворачивающейся вокруг них катастрофы. 13 июля Циммерманн был по-прежнему уверен, что «большого европейского конфликта» не будет. Даже 26-го числа высокопоставленные сотрудники министерства иностранных дел все еще считали, что и Франция, и Англия предпочтут держаться подальше от любого конфликта на Балканах. Далекие от того, чтобы руководить развитием ситуации, немецкие политики, напротив, тщетно пытались удержаться в русле стремительно развивавшихся событий. В решающие дни кризиса Ягова поражало «нервное, нерешительное, напуганное» поведение руководства, «неадекватное ответственности их высоких постов», в то время как Бетман напоминал Тирпицу «утопающего»[1614].

В эти жаркие июльские недели кайзер ходил на яхте вдоль побережья Скандинавии. Длительные морские путешествия, в основном по Балтике, давно стали неотъемлемой частью летнего календаря Вильгельма II. Они позволяли ему избавиться от напряжения, путаницы и чувства бессилия, преследовавшего его в Берлине. На борту королевской яхты «Гогенцоллерн», в окружении подхалимов, которых всегда участвовали в развлечениях кайзера, он мог быть повелителем всего, что попадало в его поле зрения, и дать волю безудержным устремлениям своего характера. После нескольких приятных дней регаты в Киле, сопровождавшихся веселым братанием с офицерами британского Королевского флота, Вильгельм отплыл в норвежский прибрежный город Балхольм, где встал на якорь до 25 июля. Именно отсюда, 14 июля, он направил первый личный ответ на послание Франца Иосифа с просьбой о немецкой помощи. В письме подтверждались ранее высказанные заверения в поддержке и осуждались «сумасшедшие фанатики», чья «панславянская агитация» угрожала дуалистической монархии, но, что интересно, в нем не упоминалось участие в войне. Вильгельм заявил, что, хотя он должен «воздерживаться от высказывания своих взглядов на вопросы о текущих отношениях между Веной и Белградом», он считает «моральным долгом всех цивилизованных государств» противодействовать антимонархической «пропаганде этого преступления» с помощью «всех доступных инструментов власти». Однако оставшаяся часть письма относилась исключительно к дипломатическим инициативам по предотвращению возникновения в регионе антиавстрийской «Балканской лиги под патронажем России». Письмо завершалось наилучшими пожеланиями императору скорей оправиться после тяжелой утраты[1615].

Комментарии кайзера на государственных документах, которые доходили до него, пока он находился на яхте, показывают, что, как и многие ведущие политические и военные фигуры в Берлине, он с нетерпением ждал решения от Вены[1616]. Его больше всего беспокоило то, что если пройдет слишком много времени, это приведет или к потере преимуществ от наличия международного сочувствия Австрией и возмущения по поводу преступления в Сараево или к тому, что австрийцы вообще потеряют самообладание. Примерно 15 июля он был рад услышать то, что «энергичное решение» неизбежно. Его единственное сожаление заключалось в дальнейших задержках перед тем, как ультиматум Австрии будет передан Белграду[1617].