Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году

Слова Дизраэли часто упоминались как пророческое видение надвигающегося конфликта с Германией. Но читать речь таким образом – через призму 1914 и 1939 годов – значит неверно понимать его намерения. Что имело наиважнейшее значение для британского государственного деятеля после франко-прусской войны, так это не подъем Германии, а освобождение старого врага Британии, России, от условий урегулирования, навязанных ей после Крымской войны (1853–1856). В соответствии с условиями, установленными правительствами Великобритании и Франции в Парижском мирном договоре 1856 года, вход в воды Черного моря «формально и навсегда воспрещался военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав»[396]. Целью договора было не допустить, чтобы Россия угрожала Восточному Средиземноморью или чинила препятствия на британских сухопутных и морских путях в Индию. Но политические основы договора 1856 года были разрушены поражением Франции. Новая Французская республика порвала с крымским урегулированием, отказавшись от оппозиции российской милитаризации Черного моря. Зная, что в одиночку Великобритания не может обеспечить соблюдение Черноморских оговорок, Россия теперь занялась строительством черноморского военного флота. 12 декабря 1870 года в Лондон дошли новости о том, что Россия «отказывается признавать» Договор 1856 года и строит «новый Севастополь» – арсенал и порт для военных кораблей – в городе Поти на восточном побережье Черного моря, всего в нескольких милях от турецкой границы[397].

Казалось, что наступает новая эра российского экспансионизма, и именно к этой перспективе привлекала внимание речь Дизраэли 9 февраля 1871 года. В течение двухсот лет, как заметил Дизраэли, Россия проводила политику «легальной» экспансии в поиске «выходов к морю». Но милитаризация Черного моря, казалось, знаменовала новую тревожную фазу российской агрессии, сосредоточенной на желании овладеть Константинополем и установить контроль над проливами. Поскольку у России «нет моральных прав на Константинополь» и «нет политической необходимости стремиться туда», заявил Дизраэли, это «не легитимная и опасная политика». Россия была не единственной угрозой на горизонте для Дизраэли – он также был обеспокоен растущей мощью и воинственностью Соединенных Штатов, – но важно то, что, когда он говорил о «немецкой революции», он не имел в виду угрозу, исходящую от новой Германии, а скорее о последствиях для мира и империи результатов недавней войны между Германией и Францией, войны, которая «вывела из равновесия» «всю машину межгосударственных отношений»[398].

В речи Дизраэли была провозглашена тема, которая будет оставаться центральной во внешней политике Великобритании до 1914 года. В период 1894–1905 годов именно Россия, а не Германия представляла «наиболее значительную долгосрочную угрозу» британским интересам[399]. Ярким примером является китайский вопрос, который волновал британских политиков в те годы[400]. В Китае, как и на Балканах, основной движущей силой перемен была отступающая мощь древней империи. В начале 1890-х годов проникновение России в Северный Китай спровоцировало каскад локальных и региональных конфликтов, кульминацией которых стала китайско-японская война 1894–1895 годов[401]. Победоносная Япония выступила затем в качестве соперника России за влияние в Северном Китае. Между тем поражение Китая положило начало гонке за концессиями со стороны великих держав, надеявшихся воспользоваться дальнейшим распадом китайского государства. Негативная энергия, порожденная гонкой за Китай, в свою очередь, усилила напряженность в Европе[402].

Суть проблемы, с точки зрения Великобритании, заключалась в росте мощи и влияния России. В Китае, который по своему торговому потенциалу был для Британии несравненно важнее Африки, Россия представляла прямую угрозу британским интересам. Проблема стала еще более острой после международной интервенции для подавления восстания боксеров (1898–1901), когда русские извлекли выгоду из своей роли в интервенции, чтобы укрепить свои позиции в Северном Китае[403]. Тем не менее, учитывая географическое положение Российской империи и превосходство ее сухопутных войск, было трудно предположить, как можно было сопротивляться ее вторжению в Восточную Азию. Начиналась новая Большая игра, в которой Россия, по всей видимости, имела возможность выиграть[404]. Индия была еще одним уязвимым рубежом: британские политики с тревогой отмечали, что неумолимое развитие российской железнодорожной системы в Центральной Азии означает, что у России будет «лучший военный доступ» к субконтиненту, чем у самой Британии[405].