Сонеты, песни, гимны о любви и красоте

Люби Его всем сердцем, всей душой,
Прими Его заветы и ученье,
И пусть любовью мир прельщён другой,
Причудой плоти и воображенья, —
Её отвергни ты без промедленья,
И беззаветно возлюби Творца,
Как Он тебе был верен до конца.

(ГНЛ, 260-266)

Спенсер поэтически изобразил эти разные виды любви: влюблённый, охваченный Эросом, представлен рабом страсти, а сам Эрот — тираном, несмотря на его возвышенное умение зародить в человеке любовь к Небесной Красоте. Христос же выступает, как богочеловек, пожертвовавший своей жизнью ради людей, Агнцем, отданным на заклание. Параллель между Эротом и Христом Спенсер проводит разными способами. Есть предположения, что Спенсер «использовал историю Христа как миф, а не как историю; он представил, через различие «Гимна в честь Любви» и «Гимна в честь Небесной любви» своё видение Христа как нового Эроса, как христианское исполнение языческого мифа о любви»[657]. С другой стороны, Спенсер противопоставляет смерть от любви, которую возбуждает в человеке Эрот, смерти сына Божья из любви ко всему человечеству. И показывает это свойственным только ему способом — в строках с одинаковыми номерами, то есть структурно. В первом гимне поэт обращается к Эроту со словами:

Ужели посчитаешь ты, что прав,
Дав волю ей, меня же в гроб вогнав?

(ГЛ, 153-154)

А в третьем гимне, в строках с такими же номерами изображает казнь Иисуса Христа:

Он был несправедливо осуждён,
Затем к кресту для казни пригвождён.

(ГНЛ, 153-154)

Формулировка «Бог есть Любовь», отнюдь не означает, что Бог есть Эрос. Разделяя эти два вида любви — Эрос и Агапе — некоторые исследователи творчества Спенсера все же видят эротизм даже в «Гимне в честь Небесной любви». «Без благодати Любви нельзя поклоняться Любви, — заявляет Энид Уэлсфорд, — кого Любовь любит, того подвергает наказанию, и он в Гимне Небесной Любви станет единственным объектом поклонения. Разве мы не могли бы посадить Эрота Овидия на трон христианского Бога? Да, но не обязательно с неким нечестивым или непокорным намерением.... Само по себе, это не является ни еретическим, ни греховным»[658]. Христианин Спенсер даже и не мог подумать об этом. Он вполне твёрдо и по понятной причине отошёл от неоплатонизма Фичино в третьем гимне, ибо «этот неоплатонизм, как бы он ни был религиозен, мифологичен, символичен и даже мистичен, переживался во Флоренции весьма легко и непринужденно, а большей частью даже празднично и торжественно. И это была в сущности весьма светская теория»[659].

Совершив отход от неоплатонического Эрота в сторону Христа в третьем гимне, Спенсер отвергает в четвёртом гимне и платоническую Венеру как символ Небесной Красоты. Венера небесная у неоплатоников ассоциируется с Разумом (Интеллигенцией), Духом или «ангельским умом» Фичино. Венера небесная — это одна из ипостасей божественной Триады, творческая сила. Но Спенсер вместо неё вводит образ Премудрости, исходя из библейских текстов, в которых Премудрость — существо женского рода, и что Премудрость существует отдельно от Бога, но порождена им в самом начале творения мира: «Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони...» (Прит. 8:22). Хотя, с другой стороны, в евангельской традиции мудрость является неизменным атрибутом Бога и ассоциируется с Христом (1 Кор. 1:30).

В последнем гимне Спенсер всё же не избавился полностью от неоплатонических идей. Он называет Премудрость «Божественной Красотой», и соединяет платонизм и христианство, изображая прекрасные Небеса,

Где рождены прекрасные Идеи,
Которыми любуется Платон,
Где горний Разум Богом был рождён.

(ГНК, 82-84)