Соотношения сил. История, риторика, доказательство

Мы слышим голос представителя «тех племен, которые, как говорят, и посейчас еще наслаждаются сладостной свободою изначальных законов природы», о которых писал Монтень[251]. Иезуитские миссионеры увозили из Европы «Опыты» Монтеня – если не в карманах, то по крайней мере в памяти. Монтень снабдил их схемой, благодаря которой они могли отсеивать информацию, полученную как от древнейших цивилизаций, так и от народов, живших на недавно открытых землях. «Несмотря на бедность, они веселы и довольны своей судьбой» («ils sont gais et contens de leur sort»), читаем мы в одном из писем, помещенных Ле Гобьеном в первый том «Назидательных и любопытных писем», где описывалась жизнь обитателей островов Палау, расположенных недалеко от Марианского архипелага[252]. Ле Гобьен использовал аргументы Монтеня при создании речи Юрао: добрый дикарь превратился в благородного туземца с Марианских островов, проникнутого ненавистью к европейской цивилизации.

Источником, вдохновившим Ле Гобьена на подобный риторический жест, если я не ошибаюсь, служит одна из знаменитых страниц Тацита. Речь каледонского вождя Калгака, обращенная к своему племени накануне битвы с Агриколой, – это мощное обвинение в адрес римского империализма, полное аллюзий на Саллюстия[253]. Юст Липсий в комментарии к Тациту назвал ее (конечно, думая о борьбе Нидерландов против Испании) «смелой и благородной речью» («animosa et alta oratio»)[254]. Вы, заявлял Калгак, «не знаете оков рабства <…>, мы не видим тех берегов, где обитают рабы»[255]. Акцент Юрао на свободе («исконная простота и свобода», «драгоценная свобода, унаследованная от отцов наших») перекликается как с первозданной свободой древних каледонцев, воспетой Тацитом, так и со «сладостной свободою изначальных законов», которую Монтень обнаружил среди бразильских туземцев.

Близость педагогических (или антипедагогических) идей Монтеня и образовательной системы иезуитов уже была отмечена такими исследователями, как Пьер Вилле и Франсуа де Денвиль[256]. Однако после 1676 года, когда «Опыты» оказались включены в «Индекс запрещенных книг», труды Монтеня циркулировали в среде иезуитов благодаря посредникам, как то демонстрирует случай «De l’usage de l’histoire» («Об использовании истории») Сен-Реаля. Из-за таких своих текстов, как уже упомянутая книга о заговоре Бедмара или вдохновившая Шиллера «историческая новелла» «Дон Карлос», Сен-Реаль оказался в серой зоне между историей и романом[257]. Семь небольших статей, собранных по заглавием «Об использовании истории» и впервые напечатанных в 1671 году, много раз переиздавались и в конце концов были включены в двухтомное собрание творений разных авторов, вышедшее в 1714 году «иждивением Общества Иисуса» под названием «Méthode pour étudier l’histoire» («Метод изучения истории»)[258]. Возможно, присутствие в сборнике столь авторитетного писателя, как иезуит Рене Рапен, позволило включить в него куда менее конвенциональный текст Сен-Реаля, который, по мнению Бейля, был «полон оригинальных суждений и здравого смысла»[259]. Пятая статья начинается с утверждения отчасти в духе Монтеня: «Всем известно, что обычаи меняются». Сен-Реаль отталкивался от одного незначительного эпизода: в Париже, ста годами прежде, новые магистраты оказались вынуждены сбрить бороды перед тем, как заступить на должность. Этот обычай, замечал Сен-Реаль, кажется «странным» и даже иррациональным: все цивилизованные народы, включая древних греков и римлян, всегда считали длинные бороды признаком величия, степенности и мудрости. Впрочем, эта «bizarrerie» («странность»), писал Сен-Реаль, может натолкнуть нас на важные умозаключения. Бороды нельзя считать естественным признаком величия, поскольку «всякая естественная идея должна быть универсальной с точки зрения как времени, так и пространства, без каких-либо исключений»[260]. Тем не менее, Сен-Реаль не согласен с «esprits forts», либертинами, которые считают, что все непременно сводится к обычаям: