Сопротивление и покорность

...Опять на краю пристегнутой к стене койки лежит груда великолепных подарков, а передо мной встают образы, радующие душу. Я все еще живу воспоминаниями о твоем приходе... Это бы­ло действительно «necessitas»! Существует духов­ный голод, потребность высказаться, и этот голод куда мучительнее физического. В немногих словах и намеках были затронуты и выяснены целые ком­плексы вопросов. Мы не имеем права утратить эту настроенность друг на друга, эту сыгранность, приобретенные за годы не всегда гладкой практи­ки. Это невероятное преимущество и колоссаль­ная поддержка. Чего только не коснулись мы за эти полтора часа, чего только не узнали друг от друга! Я так благодарен тебе за то, что ты все вы­хлопотал и устроил.

...Здешние обитатели старались изо всех сил, чтобы сделать для меня Рождество как можно приятней; но я был рад, когда снова оказывался наедине с собой; меня это самого удивило, и я спрашиваю себя иногда, смогу ли я снова найти себя среди людей. Ты ведь знаешь, как я, бывало, мог удрать с великих торжеств в свою комнату. Несмотря на все лишения, я даже полюбил одино­чество. Я охотно разговариваю с одним челове­ком или двумя, но для меня просто кошмар лю­бое скопище людей, а главное — вся эта бол­товня...

23.1.44 

Начиная с 9 января (твой отъезд на фронт) я думаю о вас уже иначе, чем прежде... И для меня ведь это воскресенье было рубежом, пусть и по- иному, чем для вас. Очень странное ощущение, когда однажды видишь человека, в жизни и судьбе которого принимал какое-то участие, идущим навстречу совершенно неведомому будущему, перед которым все практически бессильны. У это­го сознания собственного бессилия... мне кажет­ся, две стороны, с одной — оно пугает, а с дру­гой— как-то раскрепощает. Пока мы сами пы­таемся принять участие в судьбе другого челове­ка, мы никогда в конечном счете не можем изба­виться от вопроса: действительно ли то, что мы делаем, служит на благо другого человека, во вся­ком случае, такой вопрос неизбежен, когда силь­но вмешиваешься в жизнь другого; когда же нам внезапно отрезают все возможности для уча­стия, тогда, помимо опасений за судьбу другого, все-таки остается сознание того, что жизнь его теперь попала в лучшие, более надежные руки. Довериться этим рукам — вот, пожалуй, главная задача на следующие недели, а может быть, и ме­сяцы, для вас, для нас Пусть в том, что предше­ствует событиям, кроется много ошибок, неудач, вины, в самих же событиях — Бог. Если мы живы­ми преодолеем предстоящие недели и месяцы, то впоследствии нам станет ясно: было хорошо, что для нас все сложилось именно так, а не иначе. Мысль о том, что многих бед в жизни можно было бы избежать, если бы мы жили чуть с меньшей уве­ренностью в своих силах, право, слишком баналь­на, чтобы хоть на миг всерьез на ней останавлива­ться. При взгляде на ваше прошлое мне стало аб­солютно ясно, что все до сих пор случившееся бы­ло правильным, что и настоящее также может быть только правильным. Нельзя признать хри­стианским или даже просто человеческим отрече­ние — во избежание горя — от подлинных радо­стей и от того, что наполняет жизнь...

Только что стало известно о высадке в Нетту- нии. Не там ли где-то находишься ты? При всяком подобном повороте событий я замечаю, что спо­койствие— не свойство моей натуры и что я лишь с трудом восстанавливаю его; вообще говоря, прирожденное спокойствие в большинстве слу­чаев есть не что иное, как эвфемизм для безразли­чия и инертности, а потому гордиться тут нечем; у Лессинга я недавно вычитал: «Я слишком горд, чтобы считать себя несчастным,— скрипну разок зубами, и пусть себе плывет мой челнок по воле ветра и волн. Хорошо еще, что я не собираюсь сам перевернуть его!» Не является ли эта гордость и этот скрежет зубовный чем-то запретным и чу­ждым для христианина? (В отличие, скажем, от кроткого спокойствия человека, своевременно принявшего меры?) Разве не существует также и гордого, скрежещущего зубами спокойствия? Которое все-таки совсем непохоже на упрямую, тупую, неподвижную, безжизненную, а главное, нерассуждающую покорность перед неотврати­мым? Я убежден, что мы окажем Богу большую почесть, если жизнь, данную Им, будем познавать во всех ее ценностях, будем черпать ее и любить, а потому сильно и искренне чувствовать также боль из-за извращенных или утраченных жизнен­ных ценностей (вот это как раз и порицают с удо­вольствием как слабость и чувствительность бур­жуазного образа жизни), чем в том случае, когда человек безразличен к приятностям жизни, а пото­му может быть также глухим и к боли. Слова Ио­ва: «Бог дал, Бог и взял; да будет имя Господне благословенно!» (1, 21) скорее подразумевают это, чем исключают; это явно следует также из его речей, произносимых со скрежетом зубовным, и из теодицеи, содержащейся в них (42, 7 сл.), в противовес ложному, преждевременному смире­нию его благочестивых друзей...