Сороковые... Роковые

— Гончаров, Гончаров… это который всегда пальцы веером?

— Я его не знала до того, но, похоже — он. Сейчас совсем другой человек, там, знаешь, шелуха как с лука, вмиг слетает, и видно сердцевину, я не знаю сколько раз порадовалась, что не оказалось среди нас гнилья.

— А твой толстый друг — Ищенко, он-то как со своим давлением?

— Там половина его осталась, он джинсы проволокой скручивал, чтобы не спадали. Смеялся, что жена по лысине только и признает. Данюсь, а давай поищем людей по фамилии фон Виллов?

— Немцы? — остро взглянул на неё сын, что-то понял. — Мам, расскажешь?

— Попозже, сынка.

— Ладно, понимаю, что вы все, как вон чеченцы-афганцы, долго ещё будете войну видеть во сне.

Пошли к ноуту, Данька шустро пощелкал мышью и выдал:

— Вот, смотри, что нашел!!

Варя читала и не скрывала слез, её Герушка, оказывается был жив до 2006 года. Совместно с Паулем Краузе основал после войны фармацевтическую, сначала небольшую фабричку, к девяностым годам превратившуюся в солидную фирму — «Hoffnung»- Надежда. Женился в сорокапятилетнем возрасте, есть сын — Николас, фармацевт. И было одно единственное фото Герберта, на юбилее в его восемьдесят.

Варя долго-долго смотрела на своего постаревшего, но все такого же, замкнутого, сухостойного, уже с палочкой, Герби.

— Герушка, так тебе и не довелось, похоже, больше быть таким счастливым и беззаботно смеющимся? Милый ты мой, не знала я и не могла представить, что ты мне такое счастье оставил — ребенка, а если он будет похож на тебя…

Следущая фотка — его сына. — Мда, только глаза фатера и нос, а так совсем не похож!

Невысокий полный мужчина добродушно улыбался в объектив.

— Мам, не плачь, мам, все же хорошо.

— А? Да, сынка! Просто, — и Варя решилась — все равно когда-то надо будет говорить, — этот вот немец-он для меня там был всем на свете.

— Мам, ты что ли влюбилась в фашиста?

— Не в фашиста, в немца, среди всяких наций есть и люди и нелюди!! — Варя обиделась.

— Мам, прости, пока трудно понять такое.

— А ты пойми, тем более, что в сентябре, если все сложится удачно, и я смогу выносить, рожу его ребенка.

— Мам? Ты шутишь так?

— Нет, сын, не шучу.

Варя, не вдаваясь в подробности, рассказала ему, что и как было там. Сын сидел с круглыми глазами, Варя достала флешку, тоже запрятанную в поясок:

— Вставляй и смотри, что и как. Дань, нас предупредили, чтобы утечки информации не было.

— Понял, понял уже.

Он вставил флешку, и первый же кадр оттуда поразил его — Гринька и Василек, одетые в немыслимое рванье, худющщие, замурзанные, но безмерно счастливые улыбались в объектив, посередине стоял волк. Данька завис, внимательно-внимательно разглядывал пацанов и Волчка, потом начал смотреть дальше, впечатлил Леший.

— Мам, это же настоящий Леший!!

— Его там так и зовут.

— А этот пацан — командир отряда. Партизан? Да он же совсем не тянет на командира?

— Потянул вот.

Данька подолгу рассматривал каждый кадр, увидев Ищенко в будке лудильщика аж присвистнул: — Ни фига себе!

Долго вглядывался в худые лица бывших пленных, полюбовался на Стешу, восхитился косами её и Полюшки.

Затем сначала недоуменно, а потом все внимательнее всматривался в фотографии своих родственников.

— Мам, это же… — как-то неверяще спросил он, — это же наши брянские? Кого-кого, а вот этого пацана-деда Гришу я всегда узнаю. Мы же к нему заезжали, и твой любимый дядюшка Ваня, тоже узнаваем. А это наш прадед? А этот сухонький дедок?

— Это мой прадед, твой уже пра-пра, Григорий.

— Мам, а это? Понял, это наш Никифор, погибший в Польше?

Варя кивнула, слезы опять полились.

— Мам, но ему лет четырнадцать от силы? Он же мелкий?

— Тут шестнадцать, на следующий год — погибнет. — Варя разрыдалась. — Ох, Данька. Я… там… так было горько, когда я его увидела, он такой мальчик, чистый, наивный… ты представить себе не можешь, как это все страшно. Вот там, видишь, два парнишки, спасенные Лешим, повыше — его сын, про них — потом, а который пониже… Он же со своей батареей остался прикрывать отход наших, знал, что все тут и останутся. Там же весь бугор перепахан снарядами, лупили по ним прямой наводкой, а у них уже снарядов не было… Мальчишечка нецелованный, хорошо — деды нашли и услышали, что дышить, а у нас таблетки были, я своим на Урал много чего прикупила, у мужиков в машинах аптечки. Антибиотики были, кой кого вытащили с того света почти. Фильмы, книги, но видеть воочию…

— А папаня твой где?

— А папаня мой не заслужил быть в кадре, он и тогда уже такой был, говнюк.

— О, вот твой немец-перец.

Сын замолчал, вглядывался в необычно сияющую мамку и счастливого, молодого, его примерно ровесника-немца, бережно обнимающего её.

— Ну что, ма? Хорош мужик, видный — здесь он по-человечески выглядит, а то как рыба замороженная вон в компе.

— Дань, он только со мной таким и был, вечерами и ночью, а днем — замурованный наглухо, тоже уметь надо, знать про будущее и держаться, не сорваться. Я его когда вначале увидела — звала жердяй и сухостой. Он говорил «сукостой».

— Ладно, — вздохнул сын, — родишь мне братика или сестричку — будет наполовину моим ребенком.