Совдетство. Узник пятого волнореза

— Белорыбица! — подтвердил дядя Юра, через силу проглотив пару ложек ухи, явно приправленной питьевой содой.

После еды я, утомленный трехчасовым нырянием, прилег отдохнуть, продолжив безуспешные поиски запретных мест в романе «Женская честь», но задремал, и мне приснился странный сон о том, что в Черном море объявились огромные крабы размером со слоновую черепаху, я видел ее в зоопарке на Краснопресненской. И теперь у местных вместо волнореза другое испытание храбрости: надо выследить чудовище, нырнуть на глубину и оседлать монстра, как наездник мустанга-иноходца, избежав при этом страшных клешней, способных легко откусить голову или уполовинить ногу. Подошла моя очередь. Зоя и Тома пришли посмотреть на подвиг москвича, надев заранее черные платья… Но чем все закончилось, я так и не узнал: Ларик, взобравшись по стволу, бросил в меня зеленым мандарином и попал точно в лоб.

— А? Что? Где? Ты чего? — вскочил я в испуге.

— Спускайся, есть дело! — Мой друг сидел на стволе и держал в руке еще один зеленый и твердый, как камень, плод на тот случай, если первое попадание меня не разбудит.

Я сбежал вниз по лестнице. Сквозь листву пробивались косые рыжие лучи садящегося солнца, они загадочно золотили пыль, которую поднял веником наказанный Мишаня, и делали знакомую до мелочей дворовую действительность почти неузнаваемой. Тени сгустились, удлинились, мир стал ярким, контрастным и отчетливым, как будто врач-окулист Гольдина из детской поликлиники, добавив новое стеклышко в круглую проверочную оправу, приказала: «А теперь читаем вторую строку снизу!» Дело шло к вечеру. Башашкин под виноградным навесом, потея и отдуваясь, пил чай с ванильными сухарями. Тетя Валя и Нинон, беседуя, грызли семечки, и куча шелухи на газете перед ними уже достигла размеров среднего муравейника.

Увидев меня, Батурин поощрительно усмехнулся:

— Ну, племянничек, сегодня ты экзамен на пожарного точно сдал! Четыре часа без малого придавил! Что ночью будешь делать?

— Пацан выздоравливает, вот и спит, — добродушно сказала Нинон. — Как спина?

— Лучше.

— Чайковского? — предложил дядя Юра.

Я вежливо отказался, и Ларик повел меня за избушку, там он достал из тайника припрятанный портвейн, новый коробок, чиркнул спичкой о шоколадную боковину, оплавил край пластмассовой пробки, поддел зубом, открыл, приложил горлышко к губам и, запрокинув голову, как горнист, сделал несколько булькающих глотков. Коричневая струйка, разящая сладким спиртом, сбежала с подбородка на шею. В воздухе повеяло нарушением правопорядка.

У нас в общежитии под окном в незапамятные времена сколотили стол, за которым мужики по вечерам режутся в домино или карты, и, понятно, не на сухую. Лида давно научилась по дуновениям ветерка определять, что они там употребляют. На пивные запахи и звуки («жигулевское» открывают о край скамьи с характерным шипением) маман вообще не реагирует, ароматы портвейна вызывают у нее легкое беспокойство, она даже различает некоторые сорта, огорчаясь, если игроки опускаются до «плодово-выгодного» пойла, после него у отца болит желудок. Но если в комнату долетает резкий водочный дух, Лида ложится грудью на широкий мраморный подоконник и со второго этажа объявляет, что завтра же решением завкома аннулирует «антиобщественное игрище». Снизу обычно доносится виноватая самокритика:

— Не серчай, Ильинична, и была-то всего чекушка. Один запах, губы помазали — больше ничего!

— Смотрите у меня!

Ларик вытер рот и протянул бутылку мне. Не без колебаний я тоже хлебнул запретной сладкой крепости, в животе сразу потеплело, а еще через пару минут в голове появилась туманная легкость, переходящая в глупую радость. Мой друг вынул из кармана две черные косынки и одну отдал мне, в такой ходила Машико после смерти мужа. Я представил себя в виде гангстера, грабящего поезд, и громко заржал.

— Тихо! Догадаются!

Мы сделали еще по глотку и выкурили на двоих одну сигарету, после чего голова закружилась так, что я пошатнулся.

— Надо зажевать.

Ларик проткнул острой арматуриной два шампанских яблока, валявшихся в траве по другую сторону забора, падалицы оказались вполне съедобными, за исключением коричневых вмятин на боках. Мы закусили…

— Пошли? Только переоденься! В кино все-таки идем.

— В комнате могут учуять, — забеспокоился я.