Совдетство. Узник пятого волнореза

От многострадальной «соньки» осталась груда пластмассовых осколков, искореженные металлические панели, обломки платы, усеянной цилиндриками разной величины, и какой-то помятый механизм, еще вздрагивавший, словно сердце, вынутое из груди. Удар был такой силы, что одна из катушек улетела в кусты, повиснув на магнитофонной ленте, запутавшейся в ветвях. Неподалеку на земле валялась лазурная босоножка. Забыв про лобана, я запихал находку в садок, схватил в охапку свои вещи и помчался домой, чтобы рассказать об увиденном, но вовремя сообразил: мои-то еще не вернулись с моря, а ждать нельзя, возможно, судьба несчастной троицы висит на волоске и счет идет на минуты.

Оставалось идти на Ардавасов пляж. Я заранее вжал голову в плечи и надвинул картуз на самый нос, готовясь снести насмешки, улюлюканья, унижения ради спасения людей. Однако пробираясь между голыми телами, разлегшимися на гальке, переступая через раскинутые руки и ноги, я с облегчением обнаружил, что никто меня не узнает, не ржет как сивый мерин, не восклицает с издевкой:

— Ба! Да это же наш вчерашний ныряло-мученик, из-за которого все на рогах стояли!

Нет, меня не замечали, люди были настолько погружены в главное дело своей жизни — отдых, что на окружающий мир почти не обращали внимания. Пижон в леопардовых плавках охмурял своей бронзовой мускулатурой новенькую курортницу с бледной пупырчатой кожей, такая бывает у магазинных кур за рубль тридцать. Знакомая бабушка тащила к воде своего внучка, которому явно приспичило пи-пи. Толстый дядька с пупком, выпирающим, как обрубок, жадно ел, попеременно откусывая то от буханки, то от батона любительской колбасы. Жена предлагала ему сделать бутерброд, но он отвечал, мол, так вкуснее. И только когда я чуть не снес ногой фигурки с маленькой шахматной доски, на меня обратили внимание:

— Поосторожнее, юноша, у нас эндшпиль!

Узнал меня только дядя Ардавас, сидевший, как обычно, на корме своей лодки, но он лишь покачал головой и вздохнул. Никого из нашей ватаги я поблизости не заметил, значит, наказание за вчерашнее позорное малодушие откладывалось.

Батурины с Лиской играли в подкидного дурака. Колоды с открытым козырем уже не было, вверх рубашками внахлест лежали отыгранные карты, и кон шел к концу. Судя по выражению лиц, удача, как всегда, сопутствовала тете Вале.

— Поймал чего-нибудь? — без интереса спросила «сержант Лидка», выкладывая перед Башашкиным две черные семерки.

— Резинка порвалась, — ответил я, решив не рассказывать про огромного лобана, все равно никто не поверит. — Пойдем, окунемся!

— От этого дети бывают! — загадочно пошутил дядя Юра, отбиваясь девяткой и десяткой. — Дай доиграть.

— Хватит чепуху-то при детях молоть! — рассердилась Батурина и подкинула ему до кучи девятку червей. — В карты лучше смотри, остряк-самоучка!

— Садись, Пцыроха, сейчас закончим, а потом двое на двое сыграем. — Он стегнул валетом, тут же получив до кучи еще двух «мальчиков».

— Быть тебе дураком! — пообещала ему жена.

— Эх, не везет в картах — повезет в любви! — воскликнул Башашкин, отразив подкидную атаку дамой и королем. — Бито?

— А вот и нет! — хихикнула Лиска и, опередив тетю Валю, бросила на покрывало бубновую десятку.

— Стой! Забери! — дернулась Батурина.

— Карте — место! Эх, не было козырей и это не козырь! — хохотнув, дядя Юра хлестнул по десятке бубновым валетом и, торжествуя, показал пустые руки. — Я вышел!

— Ты ж ему влистила, коза! — упрекнула она. — Теперь держись! — И зашла с двух дам — трефовой и козырной.

Отбиваться бедняжке было нечем, и вскоре тетя Валя тоже пошевелила пустыми пальцами, показывая, что вышла из игры.

— У дурака полна рука! — констатировал Башашкин, вставая. — Ну что, племяш, на перегонки?

— Угу! — Я вспомнил кино про разведчиков, там секретной информацией они обменивались во время заплыва подальше от берега и чужих глаз.

Барабанщик вскочил на ноги, сделал руками несколько физкультурных рывков и втянул живот, отчего тот не уменьшился, а лишь изменил форму. Прикинув, где барахтается поменьше народу, дядя Юра разбежался и обрушился в Черное море. Он шел тяжелым брассом, то исчезая в воде, то вновь появляясь на поверхности. Поначалу я едва поспевал за ним торопливыми саженками, но потом обогнал и первым ухватился за красный буек, плясавший на волнах.

— Ну и что стряслось? — спросил он, отдышавшись.

— А как ты догадался?

— Если бы ничего не случилось, ты после вчерашнего сюда бы не сунулся. Не бойся, пацаны тебя не тронут. Я с ними поговорил. Или тронули все-таки?

— Нет… Не в этом дело… Мурман увез Добрюху и сестер Бэрри.

— Что значит — увез? — нахмурился Башашкин. — Куда? На чём?

— На «Волге» и на «газике».

— Откуда увез?

— С Голого пляжа.

— И что с того?

— Ты не понял, он их похитил!

— С чего ты взял? Начитался про женскую честь? Может, он их кататься повез? — усмехнулся Батурин, но глаза у него были испуганные.

— Когда приглашают прокатиться, в машину насильно не заталкивают и не бьют. Знаешь, как ему навешали!

— Давно?

— Полчаса. Надо в милицию!

— Ты ничего не видел, понял? С Мурманом народу много было?

— Четверо.

— Дела-а!