Совдетство. Узник пятого волнореза

— Надо в милицию! — повторил я, чувствуя себя бесстрашным Тото.

— Какая милиция! Сами разберутся. Здесь, Тупася, нет советской власти. У Мурмана всё схвачено и оплачено, тут все родственники и кунаки. Лучше в их дела не соваться. Ты точно никому об этом не говорил?

— Нет.

— Ни слова! Тут длинные языки быстро укорачивают. Тебя там никто не заметил?

— Нет.

— А из своих вещей ты ничего на берегу не оставил?

— Нет. Наоборот.

— А именно?

— Я с собой Иннину босоножку захватил, она потеряла, когда их…

— Зря! Никому не показывай. Возвращаемся. Я ничего не слышал. Ты ничего не видел. Ясно?

— Ясно. Но…

— Никаких но!

— А если их убьют?

— Типун тебе на язык! Надо вызывать Сандро. Только он может отговорить Мурмана.

Мы поплыли назад. Я взял немного левее, ближе к злополучному волнорезу и нырнул: даже без маски было видно, что на месте дыры, куда я вчера забрался навстречу своему позору, теперь свежая кладка камней, еще не обросших зеленым бархатом и бурыми водорослями. Различил я даже рифленые прутки арматуры. Расплывчатые силуэты карагёзов толпились возле неизвестно откуда взявшейся стены, любопытные карасики обсуждали, наверное, возмутительное новшество. Когда мы вышли на берег, дядя Юра стал энергично вытираться полотенцем, и я, глядя на него, тоже.

— Вы куда это? — подозрительно спросила тетя Валя.

— По делам… Надо… Тут недалеко.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Вы пока полежите, перекиньтесь в картишки, может, Лиска отыграется… — заюлил Башашкин.

— Какие у тебя на отдыхе дела? — изумилась Батурина. — Или снова за старое?! В реанимацию захотел? Обо мне подумал?

— Нет, Валюша, тут совсем другое. Потом расскажу…

— Нет, сейчас!

Дядя Юра бросил на меня смущенный взгляд, мол, влипли мы с тобой, племяш, но лучше, наверное, поделиться тайной со своей законной половиной, чем рисковать миром и покоем в семье. Я в ответ незаметно кивнул, мол, все понимаю и согласен с таким решением: деваться некуда. Еще были свежи в памяти жуткие скандалы времен его пьяных загулов, когда бедная тетя Валя, опасаясь буйной хмельной ревности мужа, пряталась по соседям, даже скрывалась у нас в общежитии. «Неторпедированный» дядя Юра с проклятиями ломился к нам в дверь, навстречу ему выходил Тимофеич с манеркой чистого спирта и двумя гранеными стаканами, они удалялись во двор, «под грибок», для серьезного мужского разговора, во время которого бузотер ослабевал, засыпая богатырским сном, и его укладывали где придется. Но утром военный барабанщик вскакивал, умывался и бежал на развод, даже если с похмелья путал кокарду с пряжкой. Дисциплина есть дисциплина. Теперь он изменился до неузнаваемости — другой человек. Однако потрясения прошлого не прошли даром, а добил тетю Валю ужасный случай. Как-то она поздно возвращалась с работы, срочно допечатывала квартальный отчет Главторфа, но в пьяной фантазии Башашкина сверхурочное задание преобразилось в шуры-муры с начальником Гурко, в итоге, Малый и Большой Комсомольские переулки до улицы Богдана Хмельницкого оказались усеяны тетиными вещами, выброшенными в окно с третьего этажа. На асфальте валялись пальто, платья, шляпки, перчатки, жакеты, белье, чулки, тюбики помады, похожие на отстрелянные гильзы… Мы в ту ночь гостили напротив, у бабушки Ани, так как в общежитии у нас морили клопов и надо было проветрить помещение. Лиду и отца срочно вызвали собирать выброшенное добро, я увязался с ними. О, эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами! От страшного потрясения бережливая до скаредности Батурина поседела за одну ночь и попала в больницу с нервным срывом. С тех пор она красит голову хной и время от времени пьет таблетки, становясь улыбчивой и отрешенной. Башашкин же, начав новую жизнь, не любит, когда ему напоминают о прежних пьяных выкрутасах, и всякий раз делает такое лицо, словно его путают с кем-то другим.

Итак, он присел рядом с женой на корточки и, отведя прядь, жарко зашептал ей в ухо, которое, как мне показалось, даже слегка шевельнулось, вроде радара, чтобы не упустить ни словечка из секретной информации.

— Где больше двух, там говорят вслух! — возмутилась Лиска.

— Мала еще! — цыкнула на нее Батурина.

По мере того как жуткая новость вливалась в слуховой канал тети Вали, ее глаза увеличивались, а рот открывался все шире, и вскоре там можно было сосчитать все пломбы и коронки.

— Кошмар!

— Никому!

— Могила!

Мы быстро собрали сумку и двинулись домой. Лиска и я немного отстали, наткнувшись на Фетюка, с отрешенным видом бродившего по пляжу, явно высматривая бесхозные вещички. Губы у Степки были разбиты всмятку и запеклись коричневой коркой. На меня он глянул с презрением, а я равнодушно отвернулся. «Сержант Лидка» с ним немного пококетничала, и мы бросились догонять своих. По дороге будущая артистка ныла и канючила, упрекая нас, москвичей, в заносчивой скрытности и напоминая, как самоотверженно носила мне на второй этаж жратву, когда я лежал пластом с обгоревшей спиной. Я рассудил так: если Башашкин сразу выдал мой секрет тете Вале, то почему я не могу поделиться своими личными наблюдениями с этой занудой, лишь бы отстала.