Совдетство. Узник пятого волнореза

Из-за дурацкой книги я снова стал думать про то, что может случиться с Зоей, если не вмешаться. Отгоняя отвратительные мысли и мерзкие картины, я заставил себя вспомнить, как она хохотала надо мной, сверкая зубами и прижимаясь головой к плечу этого гада Гоги, да еще вдобавок надела мою клешню.

«Посмотрим, посмотрим, какая ты смелая, Зоечка!» — твердил я про себя.

На душе становилось всё гаже и гаже, а перед глазами навязчиво всплывала та постыдная жуть, на которую способны южные отморозки. Нет, это не кино, где Анжелика после всех передряг предстает на экране в слегка помятом платье и с элегантно растрепанной прической. Нет, тут совсем другое! Зимой Олег Иванович водил нас на выставку немецкой художницы-коммунистки Кете Кольвиц в музей напротив бассейна «Москва», где даже зимой голые люди плавают под открытым небом в клубах пара. Бабушка Лиза рассказывала, что там раньше стоял самый большой и красивый в Москве храм, который зачем-то взорвали большевики.

— Наверное, он мешал проезду транспорта? — предположил я, твердо зная, что большевики совершали только правильные поступки.

— Наверное… — не стала спорить старушка. — Тебе видней.

Так вот, седая смотрительница зала тихо предупредила нашего руководителя: «Товарищ, рисунок „Изнасилованная“ детям показывать не стоит…» Но мне одним глазком все же удалось глянуть. Лучше бы я этого не делал!

И тут с какой-то едкой достоверностью я вспомнил недавний сон, будто наяву услышав голос Зои:

— Эх ты, Юрастый, а я думала, ты меня спасешь!

Точно мощная катапульта, нарисованная в учебнике истории Древнего мира для пятого класса, подбросила меня вверх с раскладушки, да так, что толстенная «Женская честь», взъерошась, отлетела в угол. Я моментально оделся, обул кеды и ринулся вниз.

— Куда на ночь глядя? — удивилась тетя Валя, и ее лицо, оживленное карточным везением, нахмурилось.

— Надо!

— Что значит надо?! Пцыроха, совсем оборзел? — прикрикнул Батурин. — Гляди, больше с нами на юг не поедешь! Вернись!

Но я лишь махнул рукой и прибавил ходу: снявши голову, по волосам не плачут! Я мчался так быстро, что в ушах свистел ветер, а щебенка пулями вылетала из-под резиновых подошв. Чуткие собаки спохватывались и начинали брехать, когда уже мой след простыл. На платформе я остановился, чтобы перевести дух и напиться из общественного фонтанчика. Вечером струйка здесь отчего-то всегда ниже, чем днем. У входа в ресторан толпился народ, недоумевая и сердясь, почему не пускают внутрь, к еде и выпивке, а швейцар через цепочку объяснял, что сегодня питательное учреждение закрыто на спецобслуживание, идите лучше в «Бриз» или «Ласточку».

Я понесся дальше, и когда пробегал мимо Давидова «амагазина», мне показалось, что дверь слегка приоткрыта, хотя свет и погашен. Зато в здании милиции на противоположной стороне, наоборот, окна горели ярким огнем, словно там с нетерпением ждали потерпевших и свидетелей. «Сила советской милиции в поддержке народа!» Я вообразил, как ворвусь туда, единым духом выпалю дежурному всю правду и потребую прокурора, а потом будь что будет… Подумав так, я ускорил бег. Как курьерский поезд, мимо промелькнула бетонная стена Госдачи, оттуда повеяло ночными ароматами клумб и шашлычным дымком. Военный у шлагбаума с подозрением посмотрел мне вслед.

— Посторонним не положено, только по курортным книжкам! — остановил меня у входа в санаторий усатый сторож. От него так пахло крепким табаком, словно его в нерабочее время, вращая на вертеле, коптят над тлеющим самосадом.

— Я…я… К Михаилу Матвеевичу по срочному делу!

— К Михаилу Матвеевичу? — уважительно переспросил усач. — Другой разговор. Проходи, паренек!

Я бросился к трехэтажному корпусу с колоннами, готовый стучаться во все двери второго этажа, так как не знал, в каком именно номере они живут. К счастью, в знакомой лоджии, навалившись грудью на перила, стояла Вилена Дмитриевна и задумчиво курила, держа сигарету двумя пальцами, как нарисовано на коробке папирос «Фемина».

— А девочки в кино ушли, — сообщила она, заметив меня внизу. — Но фильм скоро кончится. Хочешь — подожди у нас, чаю попьем с халвой!

— Спасибо… Нет… Мне очень нужен Михаил Матвеевич!

— У тебя беда? Ты какой-то весь взъерошенный! Что стряслось, Юрастый?

— Я только ему могу сказать.

— Ах, эти тайны юности! «Нет рассудительных людей в семнадцать лет…» Понимаю! Он в бильярдной, еле ходит, а туда все-таки дополз, Маресьев…

— Спасибо!