Совдетство. Узник пятого волнореза

И тут я, о чудо, заметил целехонькую, без изъяна «соньку», возродившуюся, как феникс, из обломков. Сияя черным пластмассовым глянцем и металлическими панелями, она гордо стояла на журнальном столике, под который задвинули вскрытую импортную коробку с надписью «SONY». А Мурман уже несколько раз пытался выпутаться из тоста, но снова уходил в дебри цветистых кавказских излишеств, наконец он все-таки прорвался к финишу:

— Я хочу выпить за моего нового друга, брата и компаньона, многоуважаемого Петра Агеевича, большого человека и настоящего мужчину, он умеет постоять за себя и за свою женщину! Пусть этот старинный кинжал будет вечным залогом нашей дружбы!

Все выпили и с жадностью набросились на еду, налегая на принесенного сразу после окончания тоста жареного поросенка, от которого вскоре остались пятачок и копытца. Услужливый подтолкнул нас, и мы на цыпочках, как надлежит опоздавшим, прошли к свободным стульям.

— Ты где шлялся? — грозно спросил дядя Юра, когда я уселся рядом.

— Долго рассказывать.

— Ох, ты и получишь у меня на орехи! А сейчас ешь — вон какая жранина! Поросенок уже кончается.

Стол и в самом деле был хорош, ломился от закусок! А тут еще официант внес небольшой мангал с угольками, мерцающими в поддоне. На шампурах скворчали, пузырясь жиром, смуглые куски мяса.

— Что здесь происходит? — поинтересовался Анзор, осушив пару бокалов красного вина и закусив белым пористым сыром.

— Празднуем, что все хорошо закончилось, — объяснила тетя Валя, уминая сациви.

— Это, значит, всё Диккенс устроил? — спросил я, пронзая вилкой ветчину: на нервной почве мне жутко хотелось есть.

— Скажешь тоже! — фыркнул Башашкин, поглощая фаршированный баклажан. — Когда Диккенс пришел, они уже скорешились. Ты самого главного не знаешь…

— Нин, подай мне лобио! — попросила Машико, сослепу показывая на потроха в томате.

— Съешь лучше форель! Во рту тает.

— Мясо — чистая вырезка… — похвалила тетя Валя. — По три пятьдесят на рынке.

…А случилось вот что. Пленную троицу повезли к Мурману — на правёж. По пути он стал упрекать ветреных сестер Бэрри, мол, не могли, вертихвостки, подождать несколько дней, пока он из Москвы вернется, сразу переметнулись, пошли по рукам, побежали мужикам на шею вешаться…

— Муж в отлучке, жена на случке! — нагнувшись к нам, чтобы взять острый перчик, со смехом подсказала казачка, раскрасневшаяся от вина и шашлыка.

— Нинон, когда Сандро будет? — спросил Анзор и с удивительным умением съел хинкали, не уронив на подбородок ни капли сока, на его тарелке уже лежали полдюжины вершков из жесткого теста.

— Завтра. Да видно, зря я больного с койки сдернула. Все и так обошлось. А что такое?

— Разговор к нему есть — серьезный…

…В ответ училки, плача и заламывая руки, отпирались: мол, никому они на шею не вешались, а просто подружились с соседом по дому без всякой задней и передней мысли, с хорошим компанейским человеком, потому что Мурман пропал на полторы недели, ни ответа ни привета, а отпуск есть отпуск, он один раз в году, и прожить его надо так, чтобы не было мучительно больно.

— Больно я вам обещаю! — пригрозил Хозяин.

…А в Москве он не прохлаждался, искал нужных людей, но кто же виноват, что в проклятом Центросоюзе все поразъехались: кто в отпуск, кто в командировку. И что теперь делать с этой чертовой пастой для шариковых ручек? Она же сохнет. Склад забит, реализации никакой, дохода нет, а с химзаводом рассчитываться пора, им тоже надо наверх «калым» за левое производство отправлять…

— Центросоюз, ты сказал? — пролепетала Инна, успевшая сойтись с Добрюхой поближе.

— Центросоюз, — кивнул Мурман.

— Так Петя же там, кажется, и служит…

— Уже Петя… — набычился мингрел и вдруг заорал: — Где служит?

— В Центросоюзе…

— Кем?

— Не знаю… каким-то начальником…

— Как фамилия?

— Добрюха…

— Что-о?! И вы молчали, стервы! Стой! — страшным голосом крикнул Хозяин шоферу.

…Так из врагов они стали друзьями, а сестры Бэрри были прощены и одарены по-царски. Услужливый снова включил «соньку» (ее срочно добыли взамен раскуроченной в распределителе), и тут же из динамика полилось волшебное многоголосье ансамбля «Орэра»:

Тополя, тополя,
В город мой влюбленные,
На пути деревца,
Деревца зеленые,
Беспокойной весной
Вы шумите листвой,
И не спится вам вместе со мной…

Когда песня закончилась, Анзор хлопнул полфужера коньку, налил себе еще, встал и со скромным достоинством попросил у тамады позволения сказать тост. Мурман благосклонно кивнул, майор Гурамишвили разрешил. Агеевич только хлопал глазами, пил, не переставая, и благостно улыбался, кажется, он еще плохо соображал, потрясенный и сбитый с толку крутыми виражами судьбы. Инна, как жена, подкладывала ему в тарелку деликатесы и заставляла закусывать.

— Батоно Мурман Вахтангович, уважаемые гости! — начал Железный Дровосек. — Однажды к великому царю Баграту, пришел его любимый племянник, которому владыка Имеретии никогда ни в чем не отказывал…