Совдетство. Узник пятого волнореза

Мастерская находилась в двух остановках от нас, в 1-м Хорошевском переулке, который после пересечения с улицей Поликарпова превращался в Беговой проезд и выводил прямо к Ипподрому. Квартал в ту пору был застроен желтыми «немецкими» домиками, назывались они так потому, что их возводили после войны пленные фашисты. По-европейски спланированные коттеджи, рассчитанные всего на несколько семей, стояли в уютных дворах, где еще сохранились останки неработающих фонтанов и гипсовые пионеры с горнами, барабанами и книгами. Над крышами поднимались кроны старых тополей, в июне засыпавших округу белоснежным пухом. Кстати, эти домики в 1950-е годы называли иногда «писательской деревней», так как в них получили просторные отдельные квартиры с балконами многие известные литераторы. Там подолгу гостила у московских друзей Анна Ахматова, именно там известный разлучник Василий Гроссман по-соседски отбил у моего любимого поэта Николая Заболоцкого жену, которая прилежно ждала мужа, пока тот маялся в лагерях.

Я в ту пору вел передачу «Лицом к городу» на канале «ТВ-Центр», был вхож в кабинеты больших московских чиновников и убеждал их повесить на «немецких» домиках памятные доски, однако безуспешно. Во-первых, тогдашний мэр Лужков почему-то считал, что мемориальные таблички делают столицу похожей на колумбарий крематория, и никаких возражений не воспринимал. Во-вторых, другой крупный руководитель, знакомый мне еще по горкому комсомола, доверительно сказал: «Юра, брось ты напрасные хлопоты, скоро весь квартал снесут, и проблема рассосется…» Так оно и случилось.

Найти мастерскую оказалось делом непростым из-за путаной нумерации зданий с немыслимым количеством корпусов и строений, к тому же умельцы укрылись, скорей всего, в каком-нибудь подвале или бывшем бомбоубежище — вечном приюте малого российского бизнеса. Мы с Алиной вошли под арку со звездой, венчающей снопы гипсовых колосьев, и тщательно обследовали очередной двор, украшенный фонтаном, сухим, как послание президента Федеральному собранию. И вдруг я услышал за спиной до странности знакомый голос:

— Юрастый!

Что за черт! Так меня звали только в далеком детстве друзья на Черноморском побережье Кавказа. Я обернулся и лишился дара речи: передо мной стоял Сандро Суликошвили, живой, невредимый, почти не изменившийся, даже чуть помолодевший, хотя с тех пор, когда мы виделись в последний раз, прошло почти тридцать лет, и ему должно быть сейчас за семьдесят. К тому же я твердо знал со слов осведомленной тети Вали, что он умер от туберкулеза в сухумской больнице в 1970-м.

— Юрастый, не узнаешь, что ли? Это же я, Ларик из Нового Афона… Твой друг!

— Ларик?! Не может быть! — оторопел я, хотя нет ничего странного в том, что юный князь с возрастом стал копией своего покойного папы. Кавказская кровь очень сильная, мощнее, наверное, только гены негров, китайцев и евреев. Эти могут преобразить даже эскимоса.

— Твоя жена? — подмигнув, он кивнул на Алину.

— Дочь. Алина.

— Извини, брат! Очень приятно!

— Ничего. Ты, Ларка, так похож на отца, хоть стой, хоть падай!

— Все говорят.

— Алин, это дядя Илларион, мы с ним когда-то вместе отдыхали в Новом Афоне, ныряли, охотились и все такое…

— Понятно. Здрасте! — поджала губы дочь, заподозрив, что вместо ремонта ошейника мы сгинем теперь в ближайшей пивной или, того хуже, затаримся и пойдем к нам на квартиру праздновать встречу.

— А как ты меня узнал? — удивился я, так как в ту пору обзавелся бородой и сильно прибавил в весе.

— Так тебя же часто по ящику показывают. Еле-еле в экране умещаешься. Теперь ты в лабиринт точно бы не влез, сразу бы застрял. Помнишь?

— Да, было дело, — кивнул я, с удивлением обнаружив, что тот давний позор до сих пор саднит в душе незаживающей болячкой.

— Ты здесь живешь? — спросил Ларик.

— Да, недалеко, за «Красной звездой». А ты-то как тут оказался?

— По вызову приехал. Я холодильники чиню…

— А-а-а… Вот оно что… Давно в Москву перебрался?

— Давно. Мы в Кузьминках устроились, там тоже есть «немецкие» дома.

Заметив, что Алина хмурится и нетерпеливо смотрит на часы (молодежи не понять, как любезны сердцу тени далекой юности), я отправил ее искать по закоулкам пропащую мастерскую, а мы с Лариком сели на лавочку под кустом желтой акации с налившимися стручками, из которых получаются отличные свистульки, и окунулись в сладкий омут воспоминаний.

Сандро, в самом деле, умер весной семидесятого, прямо на операционном столе. Хирург сказал: от легких ничего уже не осталось, труха, все сожрал туберкулез. Тут уж Диккенс развернулся: он организовывал похороны, поминки, громоздил памятник, потом терпеливо ждал, пока кончится траур, и тогда уж посватался к Нинон, получил от ворот поворот, но на этом не успокоился. Дважды по наущению Ларика его били афонские хулиганы во главе со Степкой Фетюком, чтобы отвадить от вдовы Суликошвили, не отвадили и махнули рукой. В конце концов, измученная неуемным сватовством, казачка согласилась, и они сошлись. Оба живы-здоровы, разводят индюшек.