Совдетство. Узник пятого волнореза

Лиска никакой артисткой, конечно, не стала, едва исполнилось восемнадцать, выскочила, уже с пузом, за Степку, но его вскоре посадили за поножовщину со смертельным исходом. После приговора он предупредил молодую жену: если гульнет налево, он вернется и зарежет ее, как овцу, а «смотрящим» назначил Ларика. Нинон от греха на несколько лет услала дочь с малолетним сыном в свою станицу к родне. Та ждала мужа из тюрьмы, как заговоренная, никого к себе не подпускала — то ли из любви, то ли из страха, а Фетюк, сволочь, после освобождения домой не вернулся, спутался с воркутянкой и остался на Севере. Лиска потом еще родила дочку от недолгого сожителя, много курит, прикладывается к бутылке. Никто давно уже не узнает в ней «сержанта Лидку» из «Четырех танкистов и собаки».

Карина, как и мечтала, окончила медицинское училище, работала в больнице, ждала Алана сначала из армии, а потом, когда он учился в Высшей школе милиции, поступила в стоматологический институт. Они поженились и по разнарядке осели в Сочи. Ихтиандр дослужился до начальника райотдела МВД, а у Карины теперь свой зубоврачебный кабинет неподалеку от Зимнего театра. У них большой дом в Хосте, трое детей. Машико страшно гордилась дочерью и зятем, гостила у них месяцами, пока не попала сослепу под длинномер на Сухумском шоссе, которое теперь носит имя Нестора Лакобы. Алан поставил любимой теще роскошный памятник в полный рост, а изображение на черном мраморе виртуозно выполнил бывший гравер-фальшивомонетчик, ему Ихтиандр из уважения к таланту за явку с повинной помог скостить срок.

Но больше всех удивил увалень Мишаня, ставший настоящим богачом. Когда в 1988-м разрешили кооперативы, он затеял разводить нутрий, дело оказалось выгодное: шкурки у него брали сухумские скорняки и переделывали, кажется, в бобров, да и мясо этих благородных грызунов отрывали с руками. Магазинные полки в стране внезапно опустели, в санаториях кормили полусъедобной китовой плотью, а шашлык из нутрии на морском воздухе под балованную изабеллу шел на ура, все принимали его за постную свинину. Теперь у Мишани несколько ресторанов от Джубги до Сухума, свою беззаветную любовь к жратве он перенес на бизнес, все так и говорят: хочешь хорошо поесть, иди к Сундукяну! Но как был жмотом, так и остался: клятвенно обещал оплатить половину стоимости памятника, но до сих пор не отдал. Как говорится, должен, не скрою, отдам не скоро…

А вот с Давидом случилась совсем иная история. После разрыва с Нелей он заметался, шлялся по бабам и пил как-то уж совсем по-русски, с размахом, забросил свой «амагазин», в итоге — огромная недостача и приговор: четыре года «химии». Все-таки советская власть в Абхазии иногда давала о себе знать. Отсидев, он вернулся в семью, остепенился, возил на Север зелень и фрукты, скопил денег и в перестройку взял свой магазинчик в аренду, тогда это называлось «семейный подряд», а потом приватизировал. Бедняга пытался разыскать Нелю, чтобы узнать, родила она или же избавилась от ребенка, но не смог, след официантки затерялся. Недавно я прочитал в интернете, что с помощью огня от ненужных волос на теле избавлялись женщины еще в Древнем Шумере.

Яша окончил пединститут в Сухуми, преподавал английский в той же школе, где работала его мать, ставшая завучем. Когда евреев начали легко отпускать на историческую родину, Горелики быстро собрались и уехали в Израиль. Перед отбытием они распродавали нажитое, и Нинон купила у них столовый сервиз «Мадонна», хотя страшно ругалась, что «нехристи» уж очень дорого запросили. Но как устоишь? Наступили времена всеобщего дефицита, а посуда уж больно хороша, в золоте, с галантными картинками, такую при советской власти можно было достать только по большому блату, а у Софьи Леонидовны в классе, по счастью, учился сын начальника местного военторга. Парень сажал по три ошибки в одном слове, так что проблем у Гореликов с дефицитами не было. Яшка первое время писал из Хайфы, тосковал, передавал всем приветы, а потом пропал, видно, прижился на новой родине.

Сиропчик тоже уехал, в Армению, его к себе позвал дальний родственник, тот после провозглашения независимости, которую правильнее называть самостоятельностью, заделался в Ереване большим начальником. Пару раз голубоглазый красавчик, одетый в белоснежный костюм, проведывал могилу отца в Новом Афоне. С ним прилетала жена, обворожительная армянка средних лет, чуть ли не племянница Демирчяна. Останавливались они на Госдаче, с ними всегда была охрана, человек пять суровых орлов Карабаха. Но покровитель погиб, когда какие-то уроды ворвались в парламент и покрошили из автоматов всю тогдашнюю верхушку Армении. После этого Сиропчик в Абхазии больше не показывался, и что с ним стало — неизвестно.