Совдетство. Узник пятого волнореза

А потом постепенно выздоравливаешь, крепнешь, выходишь после двух недель постельного режима в ослепительную зимнюю свежесть, удивляясь красоте снега, обметавшего ветви тополей, появляешься в классе, видишь друзей, успевших за время твоего отсутствия чуть-чуть повзрослеть, замечаешь, что у Ритки Обиход стали темнее брови и обозначилась — у первой в классе — грудь. Но вскоре здоровая повседневность перестает удивлять, и ты переходишь из одного дня в другой, как из кабинета биологии в кабинет химии. А потом снова заболеваешь, и все повторяется. Видимо, организм человека не способен выработать такие антитела, чтобы никогда не простужаться и никогда не интересоваться девочками. Наверное, наука над этим бьется, идет вперед семимильными шагами, но пока безуспешно. А ведь надо! Необходимо! Шаталов летал на «Союзе» 9 суток. За неделю с хвостиком не успеешь соскучиться. Но если отправиться, скажем, к Юпитеру лет на двадцать, а на Земле тебя ждет жена, невеста или девушка-паж? Понятно, тут надо как-то выкручиваться… Можно, конечно, посылать в космос семейную пару, чтобы тоска не заела, выбирая при этом тех, у кого, как у Батуриных, дети стабильно не получаются. А не то, сами понимаете, пойдут пеленки, распашонки, подгузники, диатезы, газоотводные трубки или вдруг молоко пропадет… Я-то знаю, я-то побегал чуть свет за кефирчиком и творожком для вредителя Сашки на детскую молочную кухню. Когда младенец орет так, что сирены воздушной тревоги отдыхают, не до космоса! Но и без детей в полете может всякое случиться. Например, жена, паря в невесомости, сморозит какую-нибудь обидную чепуху, как Надька Кандалина, и вот, пожалуйста: к Юпитеру летят не супруги, а люди, презирающие друг друга. Тут уже и до рукоприкладства недалеко. В звездолете, понятно, невесомость, но масса, скажем, оловянного половника такая же, как на Земле, шишка на лбу, а то и сотрясение мозга обеспечены. Скорую помощь не вызовешь. У нас в общежитии, если Комковы ссорятся, хозяйки из общей кухни сразу уносят в комнаты все чугунные сковородки и утюги, да и ножи прихватывают от греха подальше. Поэтому таблетки, напрочь отбивающие аппетит к противоположному полу, обязательно когда-нибудь придумают и получат за это как минимум Ленинскую премию.

Но пока таких пилюль нет, а я, кажется, снова заболеваю. Дело не в дурацком солнечном ожоге, полученном в азарте подводной охоты. Тут другое! Я, лежа лицом в подушку, прислушался к себе и отчетливо осознал то, о чем догадывался: случайная встреча с Зоей в поезде не прошла даром, я все-таки заразился… Если бы попутчица не попалась мне на глаза сегодня в парке, возможно, удалось бы «перенести инфекцию на ногах». Зачем, зачем она так красиво кормила лебедя? Наверно, если бы девушка-паж пичкала смешную серую утку или ворону, все обошлось бы… Но теперь ничего не поделаешь, никаким усилием воли, здравыми рассуждениями, самовнушением и пирамидоном с анальгином не помочь — придется переболеть…

Зачем? Что за глупость, тупость и нелепость?! Казакова и Комолова, по крайней мере, — мои ровесницы, с ними можно дружить, даже со временем поцеловаться, конечно, не всовывая язык в рот, как сверло, а потом, повзрослев и окончив школу, устроившись на работу, перейти к более глубоким половым отношениям, описанным в толстой «Биологии» Вилли. Но Зоя… Она же студентка, я для нее недоучившееся ничтожество, восьмиклашка с едва пробившимся пушком на верхней губе. Если послать ей записку с теми же словами, какие Том Сойер адресовал Бекки Тэтчер, она будет хохотать до конца отпуска и придется вызывать невропатолога с бутылью успокоительной микстуры. Разве я этого не понимаю? Понимаю! Это что-то меняет? Ничего не меняет. И вот я лежу теперь мордой в подушку, моя горящая спина вымазана вонючей высыхающей простоквашей, облеплена идиотской капустой, а в мыслях одно: как бы снова увидеть Зою хоть на минуту, хоть на секунду, хоть на микросекунду…

Внизу, во дворе, послышался веселый шум: наши вернулись с моря. Счастливцы! Рекс жалобно скулил, а из обрывков разговора стало понятно: пес на обратном пути подрался со здоровенной овчаркой, на которую нападать совсем уж не стоило, но в собаках природой заложена какая-то неодолимая и бесцельная задиристость, как в нас, в людях, бессмысленная влюбчивость. Они возвращаются домой драные и покусанные, а мы страдаем от неразделенных чувств

За окном сначала шумно искали йод, а потом заливали боевые раны, невзирая на дикие визги Рекса.

— Так тебе и надо, агрессор! — воспитывал пострадавшего пса Башашкин. — Поджигатель третьей мировой!

«Хорошо, что собаки не сгорают на солнце, — почему-то подумал я, — иначе пришлось бы им шить специальные комбинезоны с отверстиями для конечностей. Если бы люди в процессе эволюции не облысели, жгучее солнце не могло бы причинить им вред». Я представил себе Зою, с ног до головы покрытую короткой искрящейся шерсткой, вроде собольей, и снова затосковал. Тут в комнату вошла тетя Валя — от нее пахнуло морем. Увидев рядом с подушкой книгу, она строго предупредила: