Совдетство. Узник пятого волнореза

Тетю Валю пришлось уводить из секции под руки и отпаивать пепси-колой, за которой мы отстояли очередь, зато на память у нас остались пластмассовые стаканчики, их никто не выбрасывал в особый бак, забирали с собой, чтобы похвастаться перед друзьями и родственниками. Смакуя заморский напиток, граждане млели от восторга, а мне коричневая сладкая жидкость напомнила наш квас — за шесть копеек большая кружка, вдобавок кола отдавала какой-то загадочной химией, оставляя во рту оскомину.

В отделе музыкальных инструментов народу было поменьше, однако тоже хватало. Сначала дядя Юра застыл перед стеной, на ней висели по ранжиру серебряные изогнутые трубы с клапанами, маленькие, средние и большие, как гаечные ключи в чемоданчике с инструментами.

— Боже, какие саксофоны! — простонал Башашкин. — Блеск!

А в следующем закутке мы обнаружили то, что он с восторгом назвал «ударной установкой»: барабаны и тарелки разной величины, соединенные никелированными трубочками в единое целое. Рядом стоял консультант, тоже в полосатом пиджаке, бабочке, но с двумя аккуратными проборами в лоснящихся волосах.

— «Марекс драмс»! Мозги набок! — прошептал Башашкин и жалобно спросил: — Можно попробовать?

— Велком! — поманил рукой американец.

Дядя осторожно, словно пробираясь через стеклянный лес, проник вовнутрь установки, сел посредине на кожаный стульчик, вынул из бархатной лямки деревянные палочки, взмахнул — и посыпалась стремительная барабанная дробь, разлился вибрирующий звон большой тарелки, захлопали маленькие металлические «блюдца», приводимые в движение ножной педалью, как у пианино. Соло продолжалось несколько минут и оборвалось мощным ударом автоматической колотушки по большому, вертикально стоящему барабану. Все, включая консультанта, дружно зааплодировали:

— О, ю а грейт джазмен! — воскликнул он и от избытка чувств протянул мне узкую конфету в желтой обертке, плоскую, как аптечная бумажка с порошком.

Я сначала в испуге отпрянул: взрослые поговаривали, что из рук иностранцев брать ничего нельзя, запросто могут отравить советского ребенка, но американец погладил меня по голове и сказал:

— Чуингам! Юм-юм!

— Ешь, пацан, не бойся! Чуингам — это жевательная резинка! — подсказали из толпы.

Когда мы шли от павильона к метро, Башашкин печально промолвил:

— Кажется, они обогнали нас навсегда…

— Попридержи язык! — посоветовала тетя Валя. — У стен есть уши.

Я стал внимательно рассматривать дома по сторонам бульвара, пытаясь обнаружить прилепившиеся к бревнам или кирпичам настороженные, как у овчарок, уши, но не нашел и решил, что вместо них могут подслушивать разговоры прохожих широкие отверстия дождевых труб.

Жвачка оказалась мятной, но в отличие от ириски и леденца во рту не рассасывалась, оставаясь целехонькой, зато вкус постепенно терялся, и минут через десять она мало чем отличалась от черного вара, которым заливают крыши, а дети его с удовольствием жуют. Как-то я, забыв выплюнуть «бяку» во дворе, вернулся домой, продолжая энергично двигать челюстями.

— Что это? — воскликнула Лида, обнаружив у меня во рту черный комок.

— Вар…

— Какой еще вар?

— Который строители в котлах варят.

— Ты с ума сошел! Он же ядовитый! Отравишься! Выплюнь сейчас же!

«Что за чушь, — подумал я, покоряясь, — все жуют, и никто еще не помер!»

Вернувшись с выставки, я под большим секретом дал пожевать «чуингам» моему товарищу по общежитию Мишке Петрыкину, а на следующий день принес американское чудо в детский сад, чтобы угостить «вечной конфетой» друзей и подруг из нашей старшей группы. Кончилось тем, что бестолковый Пархай сдуру проглотил замусоленную резинку. Узнав о случившемся, медсестра всполошилась и дала ему касторки. Дальнейшая судьба чуингама мне неведома. Но при первой же возможности я для интереса посыпал кусочек вара зубным порошком, положил в рот и разжевал — никакой разницы.

Вспоминая тот давний поход в Сокольники, я продолжал читать книгу, причем не упуская ни одной подробности. У меня так бывает: могу думать одновременно несколько мыслей, да еще при этом делать уроки или собирать конструктор. Башашкин, который давно подметил эту мою особенность, иногда называет меня Юрием Цезарем. Читая, я краем уха слышал, как в гости к Нинон снова заявился Диккенс, сначала они говорили тихо, доносились лишь отдельные слова:

— …Как не стыдно… От греха… Отстань ты от моей жизни…

Но потом раздался такой звук, точно кому-то на голову упал медный таз для варенья. Хлопнула калитка, и надолго стало тихо, только с кухни слышались звяканье крышек и запахи приправ. Не заметив, я добрался до своего любимого места, когда друзья, спасшиеся от жестокого индейца Джо, находят в пещере сокровища пиратов, пересыпают их в мешки и тащат домой, а потом вываливают на стол перед обалдевшей общественностью.