Совдетство. Узник пятого волнореза

Мы свернули с улицы Орджоникидзе в узкий проход и вскоре оказались на городской окраине. Слева рядами, наподобие нашей картошки, тянулись виноградники, справа, кренясь, уходила вверх поляна, покрытая побуревшей на солнце травой и кустами с темными, навощенными, как у фикуса, листьями. Там, удивительным образом удерживая равновесие на склоне, паслись местные коровы, рыжие и мелкие, как телята. Потревоженные клокочущим голосом Высоцкого, животные на некоторое время прекращали щипать траву, вскидывали головы и смотрели на нас большими грустными глазами, продолжая меланхолично двигать челюстями. Усыпанная мелкими камнями дорога сузилась и нырнула в лес, будто в зеленый тоннель. Во влажном сумраке открылась совсем другая картина: справа поднимались вверх слоистые скалы, из них кое-где сочилась вода, торчали узловатые корни, похожие на щупальца одеревеневших спрутов. Перпендикуляры черных гладких стволов уходили ввысь, где шумели далекие густые кроны. Деревья были оплетены колючими лианами, у некоторых шипы напоминали кровельные гвозди: наткнешься невзначай грудью и погибнешь, как бедный герцог Бекингем от удара кинжала. Слева тянулся овраг, заросший диким фундуком до непроходимости. Мишаня дернулся было за орехами, висевшими между зубчатыми листьями, словно карамельки, завернутые в зеленые оборчатые фантики, но оцарапался о колючки и, бранясь, отказался от своей затеи.

Вскоре овраг превратился в обрыв. Обвивая гору, дорога поднималась вверх. В одном месте она сузилась настолько, что каменный карниз шириной в полтора метра на всякий случай огородили, вбив в грунт спинки старых коек, точно таких же, что внизу, на улице Орджоникидзе. А уходившие вверх скалы, опасаясь осыпей, огородили, поставив вертикально панцирные матрасы от тех же, видно, списанных кроватей. Сколько же их выбросили на свалку?

Внизу пестрели крыши — серые, шиферные, и железные, выкрашенные в разные цвета, но чаще в зеленый и темно-охристый. За кварталами шла железная дорога, сверху напоминающая узкую веревочную лестницу, расстеленную по земле, она то исчезала в тоннелях, то снова появлялась наружу. Ниже, постепенно расходясь с чугункой, тянулась черная лента Сухумского шоссе, по нему катились навстречу друг другу автомобили, маленькие, как в отделе игрушечных машин «Детского мира». А дальше во всю земную ширь раскинулось Черное море, грязное, почти коричневое у берега и мутно-бирюзовое у горизонта. Мощный шторм, заливавший берег, несмотря на бетонные выносы, казался отсюда замызганной кружевной кромкой. Я сориентировался на белый купол вокзала, нашел левее наш спуск к пляжу, узнал дом Ардаваса и, отсчитав, определил злополучный пятый волнорез, который издалека выглядел как зубец редкой расчески, в просторечье «вшигонялки». Даже не верилось, что вскоре мне предстоит, рискуя жизнью, проникнуть вовнутрь этой бетонной халабуды.

Несмотря на пасмурный день, солнце даже сквозь тучи парило немилосердно. Спина под майкой взмокла, и пот, смешавшись с подсолнечным маслом, разъедал зудящие волдыри. Я старался дышать глубоко и ритмично, готовясь к испытухе, она по мере приближения пугала меня все сильнее и сильнее, хотя я мысленно повторял, как учил Ихтиандр, что это пустяк, но ничего не помогало.

Обозвав себя трусом, я постарался переключить внимание на окружающую жизнь. Шишка на лбу у Мишани набрякла до размеров абрикосовой половинки. Вечно голодный пацан, рискуя нанизаться на какой-нибудь шип, все же не оставлял надежды добыть на обочине что-то съедобное. Старушка Ирэна болтала без умолку, как глупая девчонка, хотя из обмолвок следовало, что на работе, в химической лаборатории, она большая начальница, отвечает за каждую разбитую пробирку. Неугомонная блондинка то просила «Аланчика» посмотреть, какая мерзкая тварь забралась к ней за шиворот, то вскрикивала, наступив на острый камешек, и, чтобы не потерять равновесие, висла на Ихтиандре, а то вдруг начинала хохотать, вспомнив озабоченного пенсионера, клеившегося к ней в открытом кинотеатре на Белом пляже. Великий ныряльщик, все еще хмурый после ссоры с Кариной, мужественно сносил эти жеманности, иногда, бросая на нас взгляды, означавшие: «А представляете, что было бы здесь без вас?!»

Ларик, бережно прижав к груди магнитофон, выключенный для экономии батареек, старался держаться сзади и буквально поедал глазами обтянутые рейтузами ягодицы беспокойной Ирэны, они перекатывались под рубашкой, точно два футбольных мяча. Лиска, всем своим видом осуждая нездоровый интерес брата, фыркала и убегала вперед.

— Он ее харит! Это точно! — горячо зашептал мне юный мингрел, когда химичка в очередной раз повисла на Алане.

— Ты с ума сошел? — оторопел я. — Она же ему в матери годится…

— Ну и что? В постели все равны! Без базара, харит!

— Спроси у него!

— Не скажет.

— Почему?

— Боится, что узнает Каринка. Видел, какой скандал закатила? Она его теперь долго не простит. Злопамятная.

— Если он ходит с Кариной, зачем ему эта тетка?

— Ты еще слишком мал, чтобы понять! — Ларик снисходительно похлопал меня по плечу.

— Осторожнее! — поморщился я.