Совдетство. Узник пятого волнореза

— Не надо никого забирать, — возразил лесоруб. — Если что, я ее на тележке отвезу. Мне все равно в город за продуктами пора. Доставлю прямо домой. Ты где, парень, живешь?

— Привокзальная, 12.

— Знаю. Но, думаю, сама дойдет. Меня на Севере коряк-костоправ таким чудесам научил…

— Ой, будет больно! — закапризничала пострадавшая.

— Наоборот, приятно, — успокоил Анзор.

Он легко, как маленькую девочку, подхватил ойкнувшую химичку на руки, встряхнул для уверенности и чуть боком, осторожно ставя ноги на камни и проверяя каблуком надежность опоры, начал быстро спускаться вниз, а блондинка, видимо для надежности, обняла его за шею, положив голову на крутое плечо.

— Ну, теперь она от тебя точно отстанет! — не то успокоил, не то поддел Ларик нашего вожака.

Тот ничего не ответил, а лишь сплюнул себе под ноги. Некоторое время он шел молча, хмурясь и качая головой, потом взял меня за локоть и придержал так, чтобы мы немного отстали.

— Юрастый, ты пацан толковый, с головой. У меня к тебе одна просьба будет, не в службу, а в дружбу.

— Какой разговор, Ихтиандр, все сделаю! Что надо? — Воодушевленный таким доверием, я готов был свершить для нашего вожака все что попросит, даже отдать ему безвозмездно, то есть даром свои шпионские очки.

— Когда вернетесь, наверняка будете рассказывать, как к паровозу сходили, что видели, кого встретили… Ты скажи как бы между прочим, но так, чтобы слышала Каринка, что Ирэна осталась у Анзора, а я на это даже внимания не обратил. Понял?

— Еще бы! — закивал я.

— Но это между нами. Никому ни слова. Дошло?

— Конечно!

— Я на тебя рассчитываю. — И он, хлопнув меня по плечу, ушел вперед.

Я некоторое время для конспирации тащился замыкающим, потом догнал остальных и громко, чтобы напомнить о себе, спросил:

— А где же Мишаня?

— Опять что-нибудь жрет! — ответила Лиска.

23. Паровозик

…Вскоре мы вышли на дорогу и через десять минут добрались до макушки Акуй, которую я, умаявшись и чувствуя, как саднит и зудит спина, срифмовал мысленно, сами знаете, с каким словом. Дети неприличные выражения уже в детском саду знают, хотя и не понимают их значения. Однажды, приведенный домой после пятидневки, я за ужином громко и отчетливо произнес слово из трех букв просто так, чтобы не забыть и освежить в памяти его острую краткость. За столом воцарилось такое тяжелое молчание, точно в кастрюле обнаружилась не отварная курица, а неощипанная ворона.

— Где ты слышал это, сынок? — ласково спросила потрясенная Лида.

— На улице.

— Ты знаешь, что значит это слово?

— Нет… А что?

— Ничего. Это междометие вроде «ай», «ой», «уй»…

— … — радостно срифмовал я, наивный, как новорожденный пингвин.

— Сейчас я вам устрою междометия! — побагровел отец и, как саблю, одним чапаевским движением вытянул из брючных петелек ремень.

…Вершина представляла собой большую, чуть покатую поляну, окаймленную деревьями и кустами, перевитыми лианами, как колючей проволокой. Там и стоял долгожданный паровоз, точнее паровозик, размерами он был чуть больше тех, что катают ребят по детской железной дороге, куда нас возили на экскурсию всем классом, и Расходенков сломал семафор, повиснув на нем обезьяной.

Здешний паровик был весь ржавый, да еще в пробоинах, словно за ним, как за баррикадой, кто-то прятался, отстреливаясь. Может, так оно и есть, ведь паровозик, объяснил Алан, появился тут еще до революции, чтобы возить по узкоколейке дрова вниз, к морю, на баржи, а на обратном пути доставлять продукты питания прожорливым монахам, объедавшим трудовой народ. В густой траве кое-где виднелись сгнившие шпалы и куски рельсов, колея была узкая, не больше метра.

— А почему он здесь стоит? — спросил я. — Сломался?

— Нет, Сталин так приказал, — объяснил Ихтиандр. — Паровоз мимо Госдачи ездил, тарахтел и спать мешал.

Мишаня забрался в кабину, на место машиниста, и, фыркая губами, изображал работающий паровой котел. Лиска же ловко вскарабкалась на высокую трубу, конусом расширявшуюся кверху, и стала, жеманясь, принимать разные интересные позы из журнала «Польская мода». Из-под коротенького платьица выглядывали взрослые ажурные трусики, тоже, видимо, забытые отдыхающими. Хмурый Алан, обходя ржавый агрегат, осмотрел сначала колеса, на четверть ушедшие в земли и обросшие высокой травой, исследовал переднюю решетку, потом его заинтересовали заклепки на цилиндрическом котле, большие, размером с трехкопеечную монету.

Ларик скучал, он, не жалея белых штанов, лег на травку, включил негромко магнитофон, и Высоцкий дураковатым голосом запел про спортсмена, который «на десять тысяч рванул, как на пятьсот, и спекся…»