Совдетство. Узник пятого волнореза

Прибрежный обитатель, припадая на полупарализованную ногу, ушел за забор, а я, доев еще и лепешку Ларика, потерявшего от расстройства аппетит, посмотрел на гаснущий горизонт и скомандовал:

— Пора!

— Скажи, что придумал! — взмолился юный князь.

— Информацию получим — тогда скажу! — отрезал я не из вредности, а потому что и сам не был до конца уверен в своем плане.

На развилке нас ждала Лиска. Она сообщила, что Агеич вернулся, как обычно, пьяный вдрабадан, сестры Бэрри уложили его баиньки, а сами с Машико и Кариной сели играть в лото. Тетя Валя накрыла ужин и страшно ругается, что меня до сих пор нет дома.

— Тебе попадет, Юрастый! — предупредила добрая девчонка.

— Всё по плану, — сказал я, потирая руки. — Агеич про «соньку» вспоминал?

— Какой там! Он себя-то не помнил…

— Мишаня не проболтался?

— Нет, но сказал, что его молчание стоит дорого!

— Дешевле убить! — процедил Ларик.

— Разберемся. Сейчас главное — все сделать правильно.

— Ты объяснишь, наконец, что придумал?! — взорвался мой друг. — Или дальше меня за дурака держать будешь?!

— Да, умный, кончай темнить! — подхватила сестра.

— А ты помнишь, что случилось, когда… — Я сделал паузу, которая почему-то называется качаловской, —

…когда Карина банку с мацони на крыльцо поставила?

От изумления оба на несколько минут потеряли дар речи, они смотрели на меня так, точно я фокусник, наподобие Кио, но из шляпы достал не кролика, а целого слона. Наконец юный князь выдохнул:

— Ты гений!

— Змей! — восхитилась Лиска.

— Ладно уж, слушайте! Значит, так. Ты, Ларик, вернешься домой, когда все улягутся и на участке погасят свет. Без свидетелей поставишь «соньку» на самый край крыльца и так, чтобы дверью задело. Агеич обязательно ночью в «Храм раздумий» потащится. Я по своему отцу знаю. Осколки у тебя?

— У меня, — кивнула «сержант Лидка» и показала оттопыренный кармашек.

— Надо разбросать под крыльцом на отмостке.

— Ну ты гигант! — восхитился мой друг.

— Если все-таки нарвешься на казачку, расскажешь ей про Ирэну, мол, помогал Алану тащить ее домой. Потом слушали Высоцкого…

— Но мне же запретили выносить магнитофон!

— Дай подумать… Скажешь, побоялся оставить без присмотра, с участков стали вещи тырить, Каринка в углу с вареньем возится и ничего вокруг не видит. А на крыльцо «соньку» поставил, чтобы Агеича не будить. Понял?

— Понял! — расцвел Ларик.

Я вернулся домой после Лиски. Батурины обрушили на меня шквал упреков за опоздание к ужину и самовольную отлучку, мне даже было сказано, что в Афон я с ними приехал в последний раз. В наказание тетя Валя поставила передо мной, вылив остатки из кастрюли, полную тарелку с перловым супом, который, как я случайно слышал утром, забродил, однако Нинон посоветовала не выбрасывать, а добавить ложку пищевой соды и прокипятить.

— Когда в диетической столовой работала, мы так всегда делали.

Я, нахваливая, съел до капельки склизкую бурду и картинно огорчился, узнав, что добавки не будет. Растроганная моей всеядностью, тетка меня простила. А встревоженной казачке, нервно расспрашивавшей про исчезнувшего вместе с чужим магнитофоном непутевого сына, я поведал, придав лицу оловянную честность, легенду про Ирэну, сломавшую ногу.

— Какая еще Ирэна? Сгною! Пусть только появится, гаденыш! — смягчилась хозяйка.

Перед сном я как бы невзначай заглянул на половину Сундукянов. Карина домывала посуду за всей оравой.

— Ну, как прогулялись? — увидев меня, спросила она с поспешным равнодушием.

— Да уж, сходили за хлебушком…

— А что такое?

— Ирэна Ивановна повредила ногу, и Анзор унес ее в свой шалаш.

— Что еще за Анзор?

— Лесоруб.

— А что же Алан? — отрешенно поинтересовалась она.

— Ему-то что… Он вообще на нее — ноль внимания, кило презрения. Старуха. Трещит как сорока. Это же мать попросила ее куда-нибудь отвести, чтоб отдохнуть от балаболки… — сымпровизировал я для убедительности.

— Ну мне-то без разницы. — Девушка порозовела от счастья. — Хочешь пенку от варенья?

— Не откажусь.

Она отрезала большой ломоть серого хлеба и густо намазала его розовой кизиловой патокой, получилось настоящее пирожное, благодаря которому я перебил в рту жуткий вкус перловой бурды и отправился спать с чувством выполненного долга.

…Утром меня разбудил гвалт на половине Сундукянов. Шум за окном стоял такой, словно в курятник попал метеорит. Взяв полотенце, я поспешил вниз. За столом тяжело восседал Добрюха. На потном свекольном лице страдали мутные глаза. Мужику было так хреново, что даже золотой крест на волосатой груди потускнел. Перед снабженцем лежала многострадальная «сонька». Боже, что с ней стало! Второй нижний угол — всмятку, крышка снова отлетела и вдобавок треснула. Сестры Бэрри наперебой успокаивали Петра Агеевича. Машико и Нинон стонали от ужаса, не понимая, как такое могло случиться с магнитофоном. Лиска, Карина и Мишаня, одетый в черную рубашку с погончиками, собирали в траве, приносили и раскладывали на столе осколки разной величины. Ларик, потупив глаза, отвечал на вопросы так, как я его учил, добавляя кое-что от себя.

— Зачем же ты, балда, на крыльцо поставил? — клокотала казачка. — Отдал бы хозяину в руки!