Совдетство. Узник пятого волнореза

— А смотрит в основном на сестер Бэрри… — добавил я, и у меня в голове мелькнула смутная спасительная мысль.

— Главное, что «сонька» все еще поет! — оптимистично заметила «сержант Лидка».

— Инвалиды на рынке тоже поют. А толку? — глухо отозвался Ларик и сердито выключил магнитофон.

— Погоди расстраиваться! — вдруг просветлела лицом сестра. — Когда Мурман вернется из Москвы, Агеичу будет не до «соньки». Ему вообще не до чего будет. Только бы дождаться…

— Если бы да кабы — во рту росли б грибы! Пока Мурман вернется, меня выскребут и высушат.

— Да ну тебя, размазня! — разозлилась девчонка. — Не надо было за Мишаней гоняться!

И тут из зарослей раздался жалобно-сварливый голос:

— Я не виноват… Дал бы мне маг поносить, ничего бы не случилось. Жмот!

— Заткнись! — заорал мой нервный друг, схватил камень и со всей силы швырнул в кусты.

В чаще раздался вопль, обжора разразился недетской бранью, русской вперемежку с армянской. Ответный бульник просвистал рядом с моим ухом, потом донесся удаляющийся треск веток. Некоторое время мы шли молча, уже была слышна веселая музыка с турбазы, занимавшей длинный трехэтажный корпус, где раньше жили в кельях монахи. Кроме того, я уловил гулкие и мягкие удары по кожаному мячу — там играли в волейбол. Облезлые купола монастыря приблизились и поднялись почти вровень с дорогой. Через прорехи в ржавом железе проникали закатные лучи, прорвавшиеся кое-где сквозь тучи, и, казалось, садящееся солнце прожигает маковки, как гиперболоид инженера Гарина.

— Это ты виноват! Ты, ты, ты! — дразнил из чащи Сундукян-младший. — Пахан тебя убьет, а казачка никогда не расплатится! Ха-ха-ха!

Мишаня, как и мой брат Сашка, относится к распространенной разновидности детей-вредителей. Два года назад был тяжелый случай: нанырявшись вдосталь, мы загорали на берегу, а моя маска с трубкой лежали рядом. Обиженный обжора, получив за что-то заслуженный подзатыльник, расположился поодаль и, хотя затрещину ему дала Карина, стал бросать в бликующий овал моей маски камешки, сначала мелкие, размером с гречневую крупу, потом покрупней — величиной с горох, наконец дошло до гальки с хорошую фасолину… Я прикрикнул на него, обещая добавить на орехи, но потом отвлекся, так как пересказывал афонским друзьям страшилку про Стеклянную куклу, пирожки с человечиной и бирюзовое колечко, историю, имевшую тем летом в лагере «Дружба» оглушительный успех, кочующую по спальным корпусам всех отрядов. Меня даже вызывала Анаконда, чтобы лично посмотреть на пионера, сочиняющего такие всенародно любимые ужасы.

— Ах, это ты, Полуяков! Ну просто Дюма-внук! — усмехнулась она. — Ври дальше! И то лучше, чем за клубникой к дачникам лазить.

Когда я рассказывал, как по радио голос Левитана призывал граждан запереть окна и двери, ведь по городу идет Стеклянная кукла, в маску ударил окатыш величиной с голубиное яйцо, и стекло покрылось лучами трещин. Так за неделю до окончания отдыха я остался без маски. Ларик, как леопард, бросился к негодяю, схватив за шею:

— Ты зачем это сделал, ослиное дерьмо?

— Я… я… хотел узнать, какой камешек она не выдержит…

— Ах ты, испытатель хренов!

От трепки Мишаню спасла тетя Валя, объяснив, что мальчик не виноват, он вошел в тот возраст, когда хочется во всем разобраться самому. Есть даже такой детский киножурнал «Хочу все знать!». Там всегда в самом начале веселый рисованный человечек разбивает молотком огромный орех, чтобы добраться до ядра знаний. Злодей радостно закивал, мол, это самое он и имел в виду, швыряя камни. Починить маску так и не удалось, в мастерской никто не смог вырезать стекло подходящей формы. Пришлось покупать новую в «Детском мире».

Мы миновали оживленный монастырь. Я подумал, что раньше здесь отдыхали только одни монахи, эксплуатировавшие окрестных крестьян, теперь же поправляют здоровье широкие народные массы, а крестьяне, ставшие колхозниками, имеют возможность продавать у стен в разлив домашнее красное вино по двадцать копеек за стакан, вареную кукурузу, вяленых бычков и малосольные огурчики, пересыпанные укропом. На дощатой танцплощадке, кроме детей, никого не было. Для «танцев-манцев-обжиманцев» еще рано, они требуют мрака, в крайнем случае — полумрака и луны, запутавшейся в черных ветвях. На помосте три девчонки детсадовского возраста бестолково крутились под песенку про невезучего черного кота, лившуюся из алюминиевого колпака, прикрепленного к столбу. Башашкин, посвященный, как музыкант, в тайны советской эстрады, рассказывал, что поначалу эту песню запретили исполнять, решив, будто бы в ней есть тонкий намек на невеселую жизнь евреев в СССР. Потом разрешили, чтобы не поощрять глупые слухи.

Зато на волейбольной площадке, огороженной высоким сетчатым забором, шла жаркая игра. Мяч взлетел над сеткой, и высокий мускулистый мужик в настоящих спартаковских трусах, подпрыгнув, залепил такой гас в самый угол чужой площадки, что соперники даже среагировать не успели, а только потом ругали друг друга за ротозейство.