Совдетство. Узник пятого волнореза

— Смотри, смотри, какая мочалка в белом купальнике — вон к воде пошла! — страстно заклекотал Ларик. — Если ее окатит, будет на что посмотреть.

Явно прошедшая ОТК моложавая курортница с пышным каштановым перманентом на голове встала с лежака и направилась к воде той особенной, старательно изящной походкой, какой пользуются женщины, зная, что на них смотрят. Мы сели поодаль, подстелив валявшуюся рядом газету, и стали ждать. Мой друг, все еще благодарный мне за спасение, остановил ковылявшего мимо мальчика-абхаза, черного и курчавого, будто негр. Пацан, скособочившись, еле тащил тяжелую брезентовую сумку.

— Эй, чурек, сюда иди! — повелительно крикнул грузин первый сорт. — Не остыло?

— Горяченькие! — заверил, заискивая, пляжный разносчик.

— Давай два самых больших!

Продавец открыл молнию, а когда развернул несколько слоев полиэтиленовой пленки, затуманенной паром и усеянной капельками влаги, изнутри сразу повеяло несказанным запахом вареной кукурузы. Он вынул два крупных початка, заулыбавшихся нам ровными рядами жемчужных зубчиков.

— Не жесткая? — подозрительно спросил разборчивый князь. — Смотри у меня!

— Мягкая, как сулугуни!

— Натрий хлор давай!

— Что?

— Соль, чурбан!

Мальчик услужливо протянул нам газетный кулек с крупной серой солью, и мы щедро посыпали ею влажные початки.

— Свободен! — буркнул Ларик и по-мушкетерски швырнул ему полтинник, который был ловко пойман на лету. — Сдачи не надо!

А продавцу уже призывно махали руками другие отдыхающие, до них, видно, дотянулся одуряющий запах пляжного деликатеса.

— До чего же абхазы тупые! — глядя ему вслед, буркнул Суликошвили-младший.

Мы дружно вонзили зубы в душистые початки, оказавшиеся, как и обещал мальчик, идеальной спелости — уже не молочной, но еще и не восковой. Кто не ел, сидя у моря, теплую кукурузу, тот не знает, что такое настоящее счастье!

Тем временем «мочалка» развлекалась тем, что, утопая ступнями в песке, намытом штормом, ловко убегала от небольших, чуть выше коленей, волн. Эта игра доставляла курортнице явное удовольствие, и она, в очередной раз опередив пенный гребень, громко засмеялась над неповоротливым морем.

— Ле-е-на! — крикнул ей упитанный муж и показал издалека купленный початок.

Она оглянулась на зов, и тут, словно специально дождавшись этой оплошности, стихия внезапно обрушила на нее полутораметровый вал, сбив насмешницу с ног, закрутив, несколько раз перевернув и небрежно швырнув на берег. Пузан бросился на помощь, поднял, стал утешать и отряхивать с жены приставучий песок. Она чуть не плакала, в ужасе ощупывая мокрые кудельки на месте недавнего перманента, поправляла перекосившийся лифчик, показывала на ушибленное колено, а он, превозмогая живот, нагнулся и дул на ссадину, как ребенку. Не помню, чтобы Тимофеич так же тетешкался с Лидой, хотя, может, я просто не застал тех трепетных времен и подобные телячьи нежности имели место до моего рождения, ведь и эта пара тоже отдыхает без детей.

— Смотри! — хищно встрепенулся Ларик.

Влажный купальник облепил тело пострадавшей, сквозь тонкую белую материю проступили крупные коричневые соски и темный выпуклый треугольник внизу живота.

— Видел?

— Угу… — Я кивнул и вспомнил Зою, выходившую из моря во время остановки поезда.

— Жаль, такую шмару не подогреешь! С хахалем. Ладно, пошли! — Он поднялся и зашвырнул в кусты кукурузный оглодок, напоминающий с виду вафельную трубочку.

Мы побрели дальше вдоль берега, разглядывая и оценивая загорающие женские тела. Видно, под влиянием моего южного друга я ощутил в себе явные перемены. Даже не знаю, как объяснить… У меня появился новый, непривычный, пьянящий интерес к другому полу. Конечно, я всегда сознавал, что мальчики и девочки, повзрослев, превращаются в юношей и девушек, а потом, по существующим правилам, — становятся мужьями и женами, как мои родители, как дядя Юра и тетя Валя, как Сандро и Нинон, как Михмат и Вили… Мне предстоит в будущем та же участь. Но теперь я стал смутно догадываться, что парное сосуществование людей — это не обычай, которому надо следовать так же, как обходить трамвай спереди, а троллейбус сзади. Нет! Тут дело в другом… Оказывается, в нас живет упругая, неодолимая сила, она при виде красивого женского существа наполняет тело сладким, мучительным и властным зовом. Вероятно, люди заводят семью, чтобы избавиться от этого изматывающего влечения и жить потом спокойно, как Батурины. Но почему же тогда женатый завмаг Давид, будто на работу, ходит к официантке Неле? Почему отец троих детей Мурман, когда вернется из Москвы, разделается с бедным Петром Агеевичем, заинтересовавшимся сестрами Бэрри? Что тянет меня, восьмиклассника, к студентке, с которой у меня может быть столько общего как с Валентиной Терешковой?!