Совдетство. Узник пятого волнореза

— Будить не хотел. Темно было. Я поздно пришел…

— Электричество денег стоит, — оправдывалась Машико, поджимая губы.

— Петенька, зачем же вы так сильно дверь распахнули? — упрекнула Инна.

— Не рассчитал, торопился, сами понимаете: два литра вина не шутка…

— Там надо бы ограничитель вбить, — посоветовал Башашкин, — Не в первый раз! Но ты не горюй, Агеич, главное, что моторчик работает.

— Да что с ним сделается! — Добрюха надавил пальцем на кнопку, и, к всеобщему удивлению, магнитофон снова запел:

Анжела, ты на счастье мне судьбой дана,
Анжела, если ты со мной, солнце светит…

— Ах, Ободзинский! Обожаю! — воскликнула тетя Валя. — Не могу какой голос!

— Вот что значит Япония! — поднял палец дядя Юра. — А корпус в Москве тебе склеят, есть такие умельцы. Надо только теперь все обломки собрать, даже крошечные…

— Ну вот еще, повезу я такую рухлядь в Москву!

Услышав эти слова, Ларик, Лиска и Мишаня переглянулись.

— Можно чуть погромче? — попросила Батурина, млея от любимого исполнителя.

— Запросто, — кивнул снабженец и прибавил звука. — Римм, у нас вино осталось?

— Конечно, мы от тебя вчера спрятали!

— Несите!

— Может, передохнешь, Агеич? Удар ведь хватит! — предостерегла Нинон.

Добрюха тяжело улыбнулся, приосанился и ответил стихами:

Нам отсюда загробная жизнь не видна,
Но зато нам дарована радость вина.
Меньше думай, а гурий ласкай неустанно,
Осушая наполненный кубок до дна!

— Это Омар Хайям! — воскликнула Инна.

— Приятно иметь дело с образованной женщиной, — вымолвил Петр Агеевич и поцеловал ее в щеку. — Тащите, девчата, винище!

— Буриданова проблема решена? — наклонившись, тихо спросил Батурин.

— Отчасти…

За завтраком дядя Юра, намазывая бутерброд маслом, невзначай произнес:

— М-да, история… Такой аппарат загубили! Одного не пойму, почему у корпуса разбиты всмятку оба нижних угла, как будто он падал два раза?

— Наверное, перекувырнулся…

— Возможно, и пе-ре-ку-выр-нул-ся… — Башашкин внимательно посмотрел мне в глаза.

Я выдержал испытующий взгляд, только сморгнул пару раз, но это не считается.

26. Местные обнаглели!

Моя спина заживала, волдыри полопались, стали подсыхать и страшно чесались, приходилось то и дело тереться о шершавую стену или ствол дерева. Помогало, но ненадолго. Я уже отваживался, встав к зеркалу задом и до отказа вывернув шею, осматривать свои ожоги. Пострадавшая кожа напоминала заветрившуюся свинину, покрытую сероватыми хлопьями, вроде кукурузных. Консилиум в лице тети Вали, Нинон, Нели, Лиски и Карины (Башашкин отказался, ссылаясь на расшатанную нервную систему), обследовав меня, решил, что купаться уже можно, но лучше пока в майке, чтобы не усугубить, так как повторный ожог может закончиться больницей. Официантка, пребывавшая в тяжелой задумчивости, которая иногда переходила в тихий плач, сообщила, что скоро ложится на пару дней в больницу и может заодно узнать у докторов, чем лучше мазать ожоги в период заживления. Дядя Юра, отвернувшись от тяжелого зрелища, снова заверил всех, что соленая вода творит чудеса, его сослуживец по оркестру флейтист Огрызко в 1958-м с помощью морских ванн вылечил мягкий шанкр, полученный на курорте.

— Что-что? — встрепенулась Лиска.

— Язык-то при детях попридержи! — нахмурилась тетя Валя и постучала себя пальцем по лбу.

— Ну, это вроде «простуды» на губах, только в другом месте… — смутившись, объяснил Башашкин.

— А-а-а!

— Сегодня не купайся, пусть еще маленько подживет, — посоветовала Неля.

Погода налаживалась, солнце все чаще появлялось в прорехах облаков, но море еще ворочалось между бетонными молами, изредка выкатывая на берег мощную мутную волну, словно заплутавшую где-то во время вчерашнего шторма, а теперь вот добравшуюся все-таки к месту назначения.