Выходит на сцену последнее из поколений войны —зачатые второпях и доношенные в отчаянии,Незнамовы и Непомнящие, невесть чьи сыны,Безродные и Беспрозванные, Непрошеные и Случайные.Их одинокие матери, их матери-одиночкисполна оплатили свои счастливые ночки,недополучили счастья, переполучили беду,а нынче их взрослые дети уже у всех на виду.Выходят на сцену не те, кто стрелял и гранаты бросал,не те, кого в школах изгрызла бескормица гробовая,а те, кто в ожесточении пустые груди сосал,молекулы молока оттуда не добывая.Войны у них в памяти нету, война у них только в крови,в глубинах гемоглобинных, в составе костей нетвердых.Их вытолкнули на свет божий, скомандовали: «Живи!» —в сорок втором, в сорок третьем и даже в сорок четвертом.Они собираются ныне дополучить сполнавсе то, что им при рождении недодала война.Они ничего не помнят, но чувствуют недодачу.Они ничего не знают, но чувствуют недобор.Поэтому все им нужно: знание, правда, удача.Поэтому жесток и краток отрывистый разговор.
Веет, веет и кружится,Словно сон лебедей,Вяжет белое кружевоНад воронкой моей.Улетает и молниейОкрыляет, слепит…Может, милая вспомнила,Может, тоже не спит.Может, смотрит сквозь кружевоНа равнину полей,Где летает и кружитсяБелый сон лебедей.
1943(?)
Косач
Заря над лесом разлилась устало,Бой отгремел, с огрызком сухаряЯ сел у пня, винтовка отдыхалаУ ног моих, в лучах зари горя.Я ждал друзей, идущих с поля боя…И вдруг… Где трав серебряная мгла,В пятнадцати шагах перед собоюЯ увидал два черные крыла.Потом кривая радужная шеяМне показалась из сухой травы…Рука — к винтовке, но стрелять не смею…Ведь он один на берегах Невы…Земляк! И предо мною голубыеВстают папахи горных кедрачей,Как бы сквозь сон, сквозь шорохи лесныеЯ слышу ранний хохот косачей.Так, вспоминаю, в голубом томленьеГлаз не сводил я с полулунных крыл…Легла винтовка на мои колени,Поднять ее я не имел уж сил.Да и зачем? Мой выстрел, знаю, меток,Но птица пусть свершает свой полет.Охотник я. Я знаю толк в приметах:«Кто птицу бьет, тот зверя не убьет».