«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Некоторые покупали на базаре хлеб, а буханка хлеба стоила, почти, как и хлебная карточка – сравнимо со стипендией. Чтобы покупать хлеб, надо было или иметь много денег, или быть настолько голодным или глупым, что купил, съел, а там хоть трава не расти.

В столовой стали кормить баландой. Чтобы повара не воровали, установили студенческое дежурство. В мое дежурство мы с поваром отвесили килограмм масла и положили его в котел. Я спокойно пошел от котла, а затем оглянулся, в ожидании повара, которая должна была идти со мной, и увидел, как она одним движением черпака выхватила, из котла это масло в каше и бросила его в небольшую кастрюлю. Я стремительно отвернулся, мне стало за нее стыдно, и мне было стыдно уличить ее в настоящем воровстве. Я понимал, что я подонок – слюнтяй, мне стыдно было сказать ей, что она воровка. Что это – стыд, или отсутствие мужества: подлецу в глаза сказать, что он подлец?

Да и сейчас, несмотря на объявления в магазинах и в сберкассе: «Проверяйте деньги, не отходя от кассы», мне стыдно это делать. Но иногда пересчитываю, и был случай, когда кассир ошиблась не в свою пользу, и благодарила меня.

Я отказался от дальнейших дежурств, ведь меня считали честным и правдивым.

Питания в столовой, чтобы быть сытым не хватало. В столовую ходили завтракать и обедать, а ужин стали варить сами.

Жизнь в нашей комнате стала походить на табор. Кто-то занимается, кто-то варит, кто-то спит, кого-то нет. И ночью и днем варят, решают задачи, чертят, пишут рефераты. Круглые сутки на электрических плитках булькает в котелках варево и тихонько играет музыка. Я проснулся глубокой ночью и сквозь еще не ушедший сон слышу тихую мелодию и тихое пение. До сих пор звучит у меня в ушах: «отцвели уж давно хризантемы в саду». И опять заснул, почти не проснувшись. Хорошо так.

На первом курсе я не запомнил каких-либо студенческих вечеров, но они наверняка были, хотя бы по праздникам. Просто я их не помню.

В общежитии в этот голодный и холодный год мы сами устраивали танцы. Нам очень хотелось танцевать, но не всем. Большинство к танцам относилось равнодушно.

Самодельную радиолу, которая услаждала нас музыкой во время приготовления домашних заданий, хозяин радиолы Витя Юровский в воскресенье вечером вытаскивал в пустую аудиторию, смежную с нашей комнатой, и мы танцевали.

Девчата жили этажом ниже и тоже на танцы ходили далеко не все. Танцевать просторно – в громадном зале кружатся несколько пар. Как-то я танцевал вальс Хачатуряна к «Маскараду». В моем восприятии в этом вальсе, как ни в одном другом соединились вальс и симфония. Да, Штрауса исполняет симфонический оркестр, но он только исполняет, а исполняет он танцевальный вальс. Замечательный вальс, но это только танец. Вальсы балетов Чайковского выполнены в ритме вальсов, но это симфонии. Да, под них можно танцевать, и танцевать с огромным удовольствием, но это музыка не для танцующих, а музыка о сюжете, в котором участвуют танцующие. Хачатурян написал симфонию вальса. Эта симфония как бы вздергивает танцоров, как в водовороте их закручивает, и рассказывает им, как прекрасен танец, который они танцуют. Она живет вместе с танцорами, рассказывая о каждом движении, рассказывая о том, как прекрасна возможность, купаться в этом танце. Это изумительный вальс, но ребята решили пошутить и с конца пластинки иголку переставили на начало. Мы с девушкой не сдались и продолжали танец. Весь вальс от начала до конца мы прокрутились 7 раз! Пока не упали.

В этой же пустой аудитории я каждое утро делал зарядку, а потом в умывалке плескал на себя до пояса воду из-под крана. Хлопчатобумажные брюки после утреннего плескания промокали насквозь, и когда я бежал на занятия по морозу, штанины замерзали, становились твердыми, как ледяшки, и колотили по голым коленкам.

Укрепляя себя, я даже стал ходить в гимнастическую секцию, разумеется, не для спортивных достижений, а для развития. Однако с едой становилось все труднее и труднее и секцию пришлось оставить.

Когда начали жить табором и варить, мы с соседом, с которым у нас была общая тумбочка, объединили свое хозяйство. Моим вкладом была дополнительная карточка, купленная на базаре, а ему присылали посылки из дома. Я помню фасоль, а как-то было и сало.

Из Архангельска с сослуживицей, которая ехала на Украину через Харьков, мне папа тоже передал несколько банок тресковой печени в масле, но фактически Витя Зотов меня подкармливал. Его отец работал на хлебоприемном пункте железной дороги заведующим складом. Со мной Витя объединился, чтобы не чувствовать себя заброшенным. Я был посноровистей. Для меня было привычным сварить еду, починить плитку, купить спираль, решить задачу.

За мной уже были два года жизни в грозненском общежитии, да еще и эвакуация, а он приехал из родительского дома, где была мама и горячий борщ на столе. Он еще оставался школьником. Он страшно на меня сердился, когда я находил у него ошибку в решенной задаче; как сейчас на меня сердится десятилетний Захар.