Современная литература Великобритании и контакты культур

В процессе повествования образ Винни расщепляется: Винни – девочка, девушка, женщина, жена жестокого и беспринципного Вен Фу, и Винни – п овествователь, автор, интерпретатор и режиссер рассказа о жизни героини в Китае. Винни‐повествователю приходится объяснять слушательнице, а вместе с ней и читателям особенности социально‐политической, этической, культурной ситуации, в которой странным и необычным кажется все, от мелочей быта до глобальных представлений о смысле жизни. Жизнь героини «прочитывается», реконструируемая памятью повествователя – п очти другой женщины, прожившей в США дольше, чем в родном Китае. Рискнем предположить, что подобная сюжетно‐композиционная структура произведения обусловлена авторской интенцией осуществить перевод одной жизни в терминах другой, приблизить ее к англоязычному читателю, что делает роман «Жена кухонного бога» «дефисным» (англ. hyphenised) китайско‐американским произведением, которое легко вписывается в мультикультурный американский канон в силу своей гибридной саморефлексирующей природы.

Отметим также, что Винни‐повествователь осознает относительность перевода, о чем она говорит в начале своего рассказа и в конце:

Почти сорок лет я говорила людям, что Хелен – м оя невестка. Но это не так… Но я говорила это не для того, чтобы кого‐то обмануть. Правда была слишком сложной, чтобы можно было ее рассказать. Даже если бы я попыталась объяснить, никто ничего бы не понял (p. 78).

Таким образом, рассказ Винни представляет собой попытку рассказать о жизни героини слушателям, принадлежащим к другой культуре, прояснить для них скрытые механизмы и движущие силы существования человека в не знакомых им обстоятельствах.

Жизнь, которую героиня реконструирует в своих воспоминаниях, – К итай 1920–1940‐х гг. – о писана в романе с почти этнографической точностью, но одновременно избирательно. Так, главы, посвященные жизни Винни в доме родителей до исчезновения матери, отражают точку зрения ребенка, то есть передают ограниченный ряд заведомо неполных, но ярких картин, сохранившихся в памяти маленькой девочки. Начиная с первых глав, Винни‐рассказчица постоянно прибегает к характеристике события (состояния, предмета) с помощью китайского слова, которое, по ее мнению, не имеет адекватного варианта в английском языке:

Я помню о ней [матери] десять тысяч раз. Китайцы всегда так говорят – y i wan – д есять тысяч то, десять тысяч это, всегда большое число, всегда преувеличение (p. 104).

Следующий пример относится к более позднему этапу жизни героини, когда она бежит из районов, охваченных войной:

В конце телеграммы… я добавила: «Поторопись, скоро мы taonan». Это слово taonan? Нет, насколько я знаю, у американцев нет слова, которое бы его передавало. Но в китайском у нас много слов, чтобы описать беды разного рода. Нет, «беженец» имеет другое значение, ну, не совсем. Беженец ты уже после того, как был taonan и остался после этого в живых. А если ты жив, то ни за что не захочешь говорить о том, почему ты taonan (p. 260).

Гораздо чаще, чем к комментариям лингвистического характера, Винни обращается к объяснениям, выходящим за рамки языка:

«Конечно, – добавила старшая тетушка, – семья жениха купит новую кровать». Она говорила о старинном обычае, потому что из поколения в поколение сыновья должны были появляться на свет в кровати мужа (p. 176)29.

Следующий уровень перевода, который появляется в рассказе героини не сразу, но постепенно усиливается к концу повествования, – оценка событий и поведения персонажей, в том числе себя самой, с точки зрения иной, американской шкалы ценностей: