Сожжение книг. История уничтожения письменных знаний от античности до наших дней

Не уверена, правильно ли я поступила, сохранив обложки, но разве они не интересны сами по себе? Что же касается самих дневников, то у меня нет никаких сомнений. Я наверняка поступила правильно, поскольку именно этого хотел Филип. Он достаточно четко выразился, что желает, чтобы они были уничтожены. Я не читала их, отправляя в машину, но не смогла удержаться от того, чтобы слегка в них заглянуть. Они были крайне безрадостны и по-настоящему полны отчаяния [5].

Ларкин совершил интересный выбор, полностью уничтожив дневники, учитывая его профессию библиотекаря, а также выступления в поддержку приобретения и сохранения литературных рукописей. Джонс и Макерет вполне ясно выразили свое отношение к желаниям Ларкина. О своем литературном наследии он начал размышлять еще 11 марта 1961 года, после того как провел некоторое время в больнице. Он писал Джонс :

Мне стыдно, что я не позволил тебе воспользоваться моей квартирой, но тому были причины, ибо я оставил там кое-какие личные бумаги и дневники. Подобные вещи, которые я храню отчасти на случай, если мне захочется написать автобиографию, а отчасти чтобы облегчить душу, в случае моей смерти следует сжечь не читая, поскольку я не смог бы взглянуть в глаза никому, кто мог бы их увидеть, не говоря уже о том, чтобы ты или кто-то еще испытали смущение и, несомненно, даже боль, читая мною написанное [6].

Как библиотекарь, интересующийся литературными рукописями, Ларкин знал, что столь ужасающей судьбе есть альтернативы. В 1979 году он писал своей подруге Джуди Эгертон после того, как побывал в Девоне, чтобы взглянуть на бумаги своего недавно умершего старого друга студенческих лет Брюса Монтгомери: «Я с тревогой обнаружил, что он хранил все мои письма с 1943 года! Поскольку Энн [вдова Брюса] нуждается в деньгах, я считаю, что она вправе их продать, и все же... Она с радостью предложила вернуть их мне, но вряд ли я их возьму. Проблемы!» В итоге письма Монтгомери приобрела Бодлианская библиотека, но с условием, что часть бумаг не будет открыта для широкой публики до 2035 года. Ларкин прекрасно знал, что его бумаги заслуживают того, чтобы долго (возможно, даже крайне долго) оставаться в тайне. [7].

Однако одна из альтернатив дневнику Ларкина все же уцелела, хотя и едва не погибла по чистой случайности. За время своих отношений Ларкин и Моника Джонс обменялись тысячами писем и открыток. Ларкин завещал ее письма Бодлианской библиотеке, но его письма, адресованные ей, посылались столь часто и были столь полны личных откровений, что в сумме в той же степени близки к дневнику, как и все, что можно извлечь из его литературного наследия.

Ларкин написал огромное количество писем . Он активно переписывался со многими друзьями и родственниками, включая Джеймса Саттона, Брюса Монтгомери, Кингсли Эмиса, Монику Джонс, Джуди Эгертон, Роберта Конквеста, Энтони Туэйта, Мэйв Бреннан и Барбару Пим[30]. Самый большой цикл - тот; что он посылал домой родителям в период 1936-1977 годов; - составляет свыше 4000 писем и открыток (уцелело примерно такое же число ответов, отправленных ему родителями) [8]. Но даже при всем при этом, вероятно, наиболее личной и важной из всей корреспонденции была переписка между Ларкином и Моникой Джонс, с которой у него были самые долгие романтические отношения. Он послал Джонс 1421 письмо и 521 открытки, из которых уцелело более 7500 страниц. Многие из писем были длинными, обычно превышая шесть страниц, а иногда доходя до четырнадцати, и часто посылались каждые три или четыре дня. После смерти Джонс собрание писем осталось в ее доме в Лестере, где она преподавала. В ее квартиру ворвались воры, которые похитили дешевую электроаппаратуру, но лишь потоптались по разбросанным по всему дому бумагам, не понимая, что ценность этого архива во много раз превышает стоимость украденного ими телевизора.