Спартанец

Руки, словно клещи, сомкнулись вокруг его шеи. Лицо Эфиальта побагровело, глаза вылезли из орбит. Он сделал отчаянную попытку вывернуться, затем рухнул в лужу мочи, которую исторгло его тело в последнем приступе агонии.

Так от руки незнакомца умер Эфиальт, сын Эвридемоса, человек, который предал царя Леонида при Фермопилах.

Наступила поздняя весна. После гибели Клеомброта власть в Спарте принял его сын, Павсаний, поскольку сын Леонида еще не был достаточно взрослым, чтобы взойти на престол. Второй царь, Леотихид, ушел в Азию с союзным флотом, чтобы предотвратить новое нападение великого царя на Грецию. Столкновение обещало быть решающим, поэтому Спарта мобилизовала максимальное количество солдат и даже илотов, которым выдали легкое оружие. Когда все войска были собраны, армия двинулась в путь, пополняясь союзниками по дороге.

Персидский генерал Мардоний вновь повел свою армию на Аттику. Ему стало известно о действиях греков, поэтому он решил отступить на территорию Беотии, полагаясь на поддержку союзников из Фив. Из Греции Павсаний прошел через перешеек в Беотию и расположил свои войска у берегов реки Асопос. Никто никогда раньше не видел такой большой армии. Гоплиты из Афин, Коринфа, Мегары, Эгины, Тризина и Эритреи объединили свои силы, чтобы прогнать персов и отомстить за воинов, павших в битвах при Фермопилах и Саламине. Но в открытом поле персидская конница со своей быстротой и ловкостью имела преимущество, а греческому войску зачастую оставалось только обороняться. Отрезанной от источников снабжения армии Павсания не удалось сохранить линии сообщения, и возникла угроза остаться без продовольствия. Персидская конница устраивала набеги, чтобы отпугнуть от реки каждого, кто приближался к воде; так как персы уже засыпали и загрязнили источник Гаргафию, войскам Павсания угрожала опасность остаться без воды. Царь отправил отряд слуг и рабов для закупки провизии, но он не вернулся: конница Мардония перебила его на перевале Киферон.

Обо всем этом Талос узнавал от илотов, пытавшихся наладить водоснабжение из источника Эрой, находившегося в стороне от дороги и менее подверженного нападениям персов.

Талос стоял на вершине холма возле деревни Креусис и смотрел на равнину, по которой были рассеяны огни костров греческого лагеря. Их рассыпанное расположение могло свидетельствовать лишь об унынии и апатии, охвативших воинов. Бритос стоял рядом с Талосом и тоже наблюдал за происходящим. Он ударил себя по ноге и воскликнул:

– Проклятие. Их всех перебьют. Они либо уйдут, либо нападут на персов и покончат с этим.

– Будет нелегко, – ответил Талос. – Отступление может обернуться катастрофой. У Павсания почти нет конницы, и это не Фермопилы. Так или иначе, завтрашний день будет решающим.

Бритос помолчал.

– Значит, и для меня настал решающий день? – спросил он.

– Настал, если ты не передумал. Завтра твои товарищи и царь узнают, кого они отвергли и обозвали трусом.

Бритос уселся на сухую траву. Выдалась замечательная ночь. Тысячи светлячков порхали по стерне, и трескучая песня сверчков разносилась по воздуху, пропитанному запахом сена.

– О чем ты думаешь? – спросил Талос.

– О последних месяцах… О завтрашнем дне. Я жив, потому что ты не дал мне покончить с собой, подарил мне смысл, ради которого стоило жить. Завтра я пойду в бой, и, если мы победим, если смогу искупить свою вину, я вернусь домой, в родной город.

– Я понимаю тебя, – перебил его Талос. – Ты снова станешь спартанцем, а я – илотом. Может быть, тебе грустно из-за этого?

– Даже не знаю, – ответил Бритос, – у меня потеют ладони. Со мной такого никогда не случалось, даже при Фермопилах. Я несколько месяцев ждал этой минуты, а теперь не хочу, чтобы она наступала; мне так много хочется узнать о себе и о тебе, но нам не хватит времени. Если я выйду из этой битвы победителем, наши пути разойдутся. Если же я погибну, то не узнаю того, что хотел узнать. Мы вместе сражались и сотни раз защищали друг друга. Мы убивали, чтобы жить или выживать, как ты сам говорил той ночью у моря… Но я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Почему мою жизнь спас илот, человек, которому я однажды приставил копье к горлу. Я не знаю, ради чего я бросил свою мать и свой народ. Не знаю, как этот старинный и мощнейший лук оказался в твоих руках…

Все это время Талос стоял спиной к Бритосу, опершись о ствол оливы. Он выслушал его, затем сел и начал поигрывать соломинкой овса. Нахмурив лоб, как бы пытаясь что-то вспомнить, Талос вдруг заговорил:

Дракон и волк с лютой ненавистью
рвут друг друга в клочья;
потом, укрощенный дротиком,
пущенным со страшной силой
долгокудрым мидянином,
пал пронзенный лев Спарты,
тот, кто струсил, берет в руки меч,
изогнутый лук хватает пастух,
и вместе к нетленной славе они бегут…