Спасти или уничтожить

Он сейчас вскочит и начнет орать, как какой-нибудь болтун из Гайд-парка, подумал Черчилль.

Видимо, этого же испугался и Загуменны:

— Пан Станислав, мы уже отняли много времени у мистера Черчилля, следовательно, мы отнимаем время у всей Британии и тех, кто сражается с Гитлером.

Говорил он настолько жестко, что Круликовский, кажется, вжался в кресло.

Загуменны продолжил:

— Мы просили бы вас, господин премьер-министр, обдумать наши слова и, если будете согласны, намекнуть пану Сикорскому, как премьер-министру польского правительства в изгнании, что вы лично и Британия в вашем лице не будут против того, чтобы польские патриоты шли в сражение с немцами в едином строю, отстаивая интересы будущей Великой Польши.

Загуменны сделал крохотную паузу и уточнил:

— От моря до моря!

Потом резко поднялся:

— Премьер-министр, мы весьма благодарны вам за понимание!

1942 год, февраль, Белоруссия

Кольчугин глянул на ясное небо, на солнышко, невольно вспомнил лагерь, в котором, казалось, находился еще несколько дней назад, и зябко передернул плечами! Зима в Белоруссии, конечно, нежная!

Январь уже, а можно спокойно подставить лицо солнышку и ощущать, как его лучи скользят по лицу.

Он ходил по улицам уже второй день и видел скорее не город, а скопление разрушенных и полуразрушенных зданий.

Брест сейчас мало походил на город. Скорее скопление развалин с выбитыми окнами, стенами, испещренными выбоинами, трубами дымоходов, торчащими из форточек. И улицы, будто не знавшие никогда асфальта, а лишь хранящие его обломки.

Он пришел из отряда Петра Миронова, к которому добирался так долго из Москвы. Долго, но с толком! Кое-что сам узнал в то время, пока был в Минске, кое-что узнал уже в отряде.

Стало уютнее. Не в том смысле, что забрезжила надежда, а как раз, напротив, появилась возможность отметать кое-какие линии, которые они еще с Нефедовым наметили, и были теперь эти линии прослежены и признаны бесперспективными. Сидеть и ждать у одного и того же места в надежде на счастливый случай Артем не мог и не хотел.

Он вообще до самой крайней крайности пользовался своим правом работать в одиночку. Свободы больше, а риска меньше, потому что только собой и рискуешь.

Кольчугин не стал выходить на явки партизан, полученные в Москве перед самым вылетом, рассудив, что лишних людей беспокоить еще не пришло время, и отряд искал сам, без посторонней помощи.

И в расположение отряда пришел уже ближе к ночи, устроив переполох: никто, включая Миронова, не мог понять, откуда взялся и как прошел сюда совершенно незнакомый человек.

Само собой, устроили проверку, но это для Кольчугина пустяки, потому что обстановку он знал превосходно.

Он так и стал появляться в отряде раз в три-четыре дня, как правило, затемно. Отвечая на вопрос Миронова, сказал, что ночами удобнее обходить партизанские посты.

А Миронов, после того как проверка закончилась, дал волю нервам. Рассвирепел, потому что открылись очевидные вещи: партизаны его сыпом спали на постах. Он начал отчитывать все командование, не исключая и себя самого, стал выяснять, кто именно был в охранении в тот момент, Артем, выслушав его, сказал:

— Ты, товарищ командир, ребят не вини. Просто я по этим местам с двадцатого года шастаю время от времени и вам всем мог бы экскурсию устроить «по тайным тропкам». Но, конечно, политработу проведи, потому что и у немцев есть точно такие же мастера своего дела, которые, если получат задание, вполне могут такое же сделать, и, конечно, бдительность усиливать надо, ты прав!

Артем почему-то на миг вспомнил Испанию. Там ведь тоже все было по-партизански своевольно.

Миронову Кольчугин понравился сразу. Бывает так, что человек еще только поздоровался, а ты уже видишь: с ним спокойно и надежно, и в деле он сноровист, и за тебя никогда прятаться не станет. Да и Артем сразу же это подтвердил своим поведением: обузой он не был. Скорее вообще был незаметен и неуловим.

Уходя, всегда ставил Миронова в известность, но о маршрутах и предстоящих встречах никогда и ничего не сообщал. Связи с Москвой не требовал, людей в поддержку не просил.

Миронов хотел было спросить, почему Кольчугин игнорирует и его, и отряд, но, по здравом размышлении, остерегся. Понял, что вопрос будет выглядеть глупо, вроде партизаны ревнуют. Смех да и только! Понадобится — сам скажет, а пока не попался, и то слава богу.

Кольчугин же прекрасно понимал, что сейчас, даже находясь в отряде, он действует в обстановке, где секретность информации обеспечить трудно, почти невозможно. И тут дело даже не во врагах и предателях. Пустяк, мелочь могут вызвать цепную реакцию, если станут известны не тем, кому можно.