Спасти или уничтожить

Обстоятельства, мешавшие этому, его не смущали: в конце концов, соглашение между Америкой и Россией будет точно таким же актом конкурентной борьбы, как любой другой, и сотрудничающие державы подомнут под себя весь мировой рынок. Это неизбежно и это мало кому нравится!

Именно поэтому Рузвельт и не мог понять причин, по которым поляки с нескрываемой злобой говорят о русских, и попросил подготовить ему небольшую справку, которая позволяла бы понять истоки такого положения.

Получив эту справку и раскрыв ее, не смог дочитать до конца: слишком запутано было все, опирающееся на некие «исторические традиции». Поразмыслив, президент США решил, что в настоящих обстоятельствах ему не следует размышлять над «правами» и «традициями». Сейчас его интересуют отношения с группой своих сограждан, а точнее говоря, избирателей!

Следовательно, Сталин принял участие в уничтожении Польши, присвоив себе ее часть! И — всё! И об этом, только об этом следует говорить, решил Рузвельт и, как выяснилось, избрал правильную стратегию.

Это открылось, когда осенью сорокового он собирался в Детройт. Незадолго до этого прошла неудачная встреча с польской диаспорой в Нью-Йорке, когда ему не столько задавали вопросы, сколько выражали недоумение, а то и вовсе недовольство тем, что «Америка президента Рузвельта трусливо уклоняется от борьбы за демократию в Европе». Все попытки Рузвельта ответить на вопросы и объяснить хоть что-то прерывались криками, порой истеричными. Газеты, рассказывая об этом, естественно, разделились, но только самые доброжелательные сказали несколько хороших слов. И не более…

Поездка в Детройт была неизбежна, потому что это известный всему миру центр автомобильной промышленности, предмет гордости всей страны! Именно в таких местах Рузвельт старался завоевать большинство голосов, понимая, что путь к сердцу рабочего много короче, чем к голове интеллектуала или разуму предпринимателя.

И именно поэтому он опасался этой поездки. Дело в том, что значительную часть рабочих на автомобильных заводах составляли поляки, и тем, кто работал рядом с ними, приходилось учить польский язык для удобства общения.

К тому же поляки были крупнейшим культурным меньшинством в Детройте, и пренебрегать этим было опасно. Опасно именно потому, что любая ошибка, сделанная тут, немедленно стала бы основой для обобщений, катастрофических для судьбы всей компании.

Именно накануне поездки один из сотрудников его штаба передал просьбу о встрече двух «старых знакомых поляков», как он их назвал. В таких обстоятельствах выбирать не приходилось, и Рузвельт просто назвал время.

Гости явились к назначенному часу и сразу же повели себя так, будто это не он, а они располагают крайне ограниченным временем.

Поначалу беседу вел тот, что моложе, — Эдвард Загуменны. Говорил без акцента, четко и без эмоций:

— Господин президент, мы представляем не просто часть польской диаспоры, а всю «Полонию»!

— Простите, — автоматически перебил Рузвельт.

— Нет, скорее я должен просить прощения у господина президента, но меня извиняет то, что мы встречаемся впервые, а ваши сотрудники, видимо, исходят из других приоритетов.

Загуменны произносил слова, которые можно было бы принять за извинения, если бы не интонации! Это были интонации человека, который уверен в своем преимуществе!

Он повернулся к своему спутнику:

— Господин президент, позвольте вам представить нашего патриарха Станислава Круликовского! Пан Станислав — один из основателей движения возрождения Польши, которая станет вашим безусловным союзником в борьбе с Гитлером.

Увидев удивленное лицо Рузвельта, пояснил:

— Время часто вносит в наши планы невероятные коррективы, мистер Рузвельт! Если для меня Польша — это земля, где и сейчас живут мои родственники, если для многих из нас Польша — это земля, где находятся только могилы предков, то для Станислава Польша — родина, с которой он вынужден был бежать! Подарите ему несколько минут, послушайте!

Рузвельт преодолел желание посмотреть на часы. Пока он видел перед собой фигляра, который пытается произвести на него впечатление, и делает это крайне неумело, неумно.

Его остановила лишь надежда на то, что этот позер хоть как-то облегчит его поездку в Детройт, и он, протянув руку в направлении старика, кивнул.

Тот помолчал несколько секунд, потом начал говорить.

Говорил на английском с акцентом, пожалуй, лондонским, медленно, подбирая слова.

— Господин президент, надеюсь, понимает горячность моего друга и соратника, — проговорил он, положив ладонь на локоть Загуменны, и продолжил с легкой улыбкой: — Эдвард спешит, и это совершенно естественно для молодости, в которой находитесь вы оба.

Достал из кармана портсигар:

— Пан президент позволит?

Получив разрешение, поднялся, учтиво предложил сигарету Рузвельту и поднес зажигалку.

Вернувшись в кресло, продолжил:

— В некотором роде вы правы, Польши действительно сегодня нет. Во всяком случае, формально, но есть Полония, есть множество мест, где живут поляки, чьи сердца обливаются кровью при одной только мысли о судьбах родины!