Спасти космонавта

Из бестолкового, будто сляпанного из разнокалиберных обломков рассказа Тагиров понял: ещё год назад, будучи в командировке на ремонте в Иркутске, Серёга совершенно случайно познакомился с очень красивой и самой умной на свете девочкой Таней. Пруста читала, правда-правда! Да, ещё и спортсменка, играет в университетской волейбольной команде. И кто бы мог подумать, что эта выдающаяся девушка обратит внимание на такого…ммм… обычного человека, как Серёжа. (Хрен там. Ты, Серёга, совсем не обычный, такого не в каждой психбольнице найдёшь. Ладно, молчу, молчу.) Переписывались. И вот она (сама!) написала, что ждёт новой встречи с нетерпением, пусть Серёжа приезжает в отпуск в Иркутск. А отпуск только в декабре, увы. На дворе июль палит – в отпуск едет замполит; на дворе декабрь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный; самый грязный, позже всех, в отпуск едет зампотех. А тут этот… случай неприятный. С Ханиным. (Эко как ты деликатно про труп – «случай неприятный». Всё, всё, не буду перебивать.) И вот Викулов, ужасно мучаясь нравственной двусмысленностью, всё же решился дать телеграмму Танечке. И на станции пересадки Иркутск, в два часа ночи, на платформе между шестым и седьмым путями – состоялась долгожданная встреча двух влюбленных сердец. Пока бойцы перетаскивали гроб из одного поезда в другой, Серёжа держал ненаглядную за руки и тонул в бездонных глазах. Только пятнадцать минут длилась эта встреча, но перевернула всю жизнь. Или, вернее, сразу две жизни двух очень хороших людей…

Викулов передохнул и продолжил:

– Вот. Довезли мы Ханина до Минска, там три дня на похоронах. Обратно я уже не стерпел, ехать поездом не мог, бойцов одних отправил, сам – на самолёт. И четверо суток с ней, в Иркутске!

– Ну, молодцом. Свадьба когда?

– Так я же говорю – отпуск у меня в декабре, заявление подали. – Серёга вдруг перестал лыбиться, погрустнел. – Одно только плохо – её родители против.

– Вот те раз! А чего так?

– Ну. Они такие. Упакованные, словом. Папа был заместителем директора на алюминиевом заводе, а сейчас свой кооператив открыл, производственный. Машина «Волга», все дела. Не хотят, чтобы дочка по гарнизонам моталась. Говорят, чтобы я из армии увольнялся. И, главное, спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил – так усмехаться начали. Эх.

Вот это точно «эх». Ещё три года назад офицеры были самыми завидными женихами, вдвое-втрое больше обычных инженеров получали. А у нынешних времён новые герои. Барыги-кооператоры, братки в спортивных костюмах. Куда страна катится?

Серёга встряхнул головой, снова улыбнулся:

– Правда, есть у меня мыслишка. Если выгорит – с деньгами проблем не будет. Вообще. Уже в принципе получается кое-что, я сберкнижку в Иркутске открыл, положил четыре тысячи рублей.

– Ого! Откуда столько? Убил, что ли, кого?

Сергей покраснел, отвёл взгляд.

– Дурак ты. Не скажу откуда. Потом, может, как-нибудь.

– Конечно, кто же такими тайнами делится? Это у Серёжи Викулова блестящее будущее: жена – красавица, тесть – кооператор, богатство и почёт. А бедный Марат пусть в монгольской пустыне гниёт, в нищете и одиночестве. Ы-ы-ы!

Тагиров так натурально изобразил рыдания, что будущий молодожён и миллионер даже испугался:

– Ты чего?! Ну, я же не виноват, что у меня так получилось. Если выйдет, что задумал, так я и тебя возьму в дело. Там хватит на двоих. Наверное.

– Нет уж. Нам, коммунистам, не надо ваших капиталистических подачек. Мы вот потерпим ещё с годик, да ка-а-ак! Подгоним по Ангаре «Аврору» и грянем из главного калибра! Будем вашей буржуазной кровью крыши красить.

Викулов облегченно рассмеялся:

– Фу-у, ты шутишь, а я уже подумал… Я смотрю, у тебя настроение хорошее сегодня.

– Да, Серёга. У меня великолепное настроение, я люблю весь мир. И тебя тоже, бестолочь ты долговязая, – и дружески пихнул Серёгу в грудь.

Какое-то время они смеялись оба, на самом деле счастливые и верящие, что прекрасное будущее – вот оно, совсем близко, только руку протяни.

Серёга внезапно перестал хохотать, погрустнел.

– Одно только меня жрёт изнутри. Ведь если бы не смерть Ханина, ничего бы не было. Не встретились бы мы, не поговорили. А до декабря всякое могло случиться. Получается, он своей любви и жизни лишился ради нас с Таней.

Марат сочувственно вздохнул. Спросил, чтобы поддержать разговор:

– Как там прошло-то, в Минске?

– Никому такого не пожелаю. Мать рыдает, отец как замороженный. Девчонка эта прибежала, на гроб упала… Не оторвать было. Её по «скорой» увезли, еле откачали, с сердцем плохо. Хотя совсем молодая ещё.

– Вот как. Раскаялась, значит.

– Да нет, Марат. Тут чушь какая-то, чья-то жуткая ошибка. Не было у них с Ханиным никаких ссор. Она же у его родителей жила, её давно невесткой считали. – Серёга вздохнул. – Потом, на поминках, с его однокашниками разговаривал. Нормальный парень был, не истеричка. Такой, хозяйственный, даже прижимистый. На работу его ждали. И должен был в следующем году в институт поступать.

– Да какой ему институт! Я его посмертную записку видел – ошибка на ошибке.

Викулов пожал плечами: