Спекулятивный реализм: введение

Давайте, однако, вернемся к фрагментам из «Божественного несуществования», включенным в мою книгу[626]. В них Мейясу начинает с прояснения того, что имеется в виду под возникновением ex nihilo, так похожем на традиционное религиозное представление вроде тех, которых он обычно избегает. Ex nihilo Мейясу не следует понимать буквально: «Под возникновением ex nihilo мы вовсе не имеем в виду, что сущее целиком возникло из первоначального ничто. Говоря на языке классических терминов, речь идет о том, что в следствии содержится больше, чем в причине: следовательно, у этого “больше” в принципе нет никакой причины для возникновения, и потому ничто (никакой закон) не может его ограничить»[627]. Это ясно уже из повторяющихся у Мейясу обсуждений трех ныне существующих порядков: материи, жизни и мысли. Никакая конкретная конфигурация материи не порождает автоматически жизнь, аналогично никакое состояние жизни не предполагает по умолчанию мысль; в лучшем случае есть какая-то связь между новым порядком и «поддерживающим» его предыдущим, но никакой непосредственной причинной связи между ними нет. Уже это вызывает по меньшей мере одно возражение: утверждая, что тремя основными порядками являются материя, жизнь и мысль, Мейясу принимает довольно традиционную классификацию, никак ее напрямую не аргументируя. Мы знаем, что он терпеть не может такой «витализм», который стирает границы между минеральным миром и растительным царством, и, возможно, в этом случае бремя доказательства действительно лежит на виталистах. Но почему следующий разрыв находится между жизнью и мыслью? Почему внутри животного царства нет никаких дополнительных границ? Действительно ли разрыв между бактериями и дельфинами столь незначителен по сравнению с разрывом между дельфинами и людьми? Здесь мы сталкиваемся с еще одним остатком картезианства в позиции Мейясу, несмотря на то, что между материей и мыслью – двумя единственными областями реальности, которые приемлет Декарт, если не считать Бога – он вводит «жизнь». Напрасно искать в «Божественном несуществовании» какого-либо обсуждения этого момента или даже каких-нибудь посвященных ему научных историй вроде тех, которые насобирал Хайдеггер для своего совершенно разочаровывающего лекционного курса 1929/1930 учебного года о животной жизни[628].

Вернемся к теме следствия, в котором содержится больше, чем в причине. Для Мейясу это важная идея, и он развивает ее в интересном направлении. Помимо того, что в следствии больше, чем в причине, действительным следствиям не предшествуют никакие возможные следствия. Вместо того, чтобы цитировать по этому поводу Делеза, как делают многие современные мыслители, Мейясу прибегает к языку Кантора: «Сущность Универсума раскрывается в возникновении Универсума возможных случаев, которые нельзя (фактически или в принципе) занести в список в форме Универсума Универсумов случаев, потому что Целого этих Универсумов не может существовать»[629]. Кроме того, оставаясь верным своему противостоянию принципу достаточного основания (единственное известное мне место, где он обращается к отношениям часть-целое не меньше, чем к темпоральным причинам), Мейясу отвергает любую определенную связь между качествами и тем, что лежит в их основе: «у красного нет причины, так как ничто, соответствующее ему в материи, никогда не сможет объяснить нам, как этот красный красен […] Потому что в материи нет никакой возможности красного, никакого бледно-розового предзнаменования, предшествующего моменту возникновения красного среди чувственных потенций жизни»[630]. За этими изящными оборотами следует даже еще более прекрасное продолжение: «Если качество возникает внезапно, оно возникает из ничто, а не из потенциальности Универсума-Целого, где бы оно вечность пребывало в западне»[631]. Такой взгляд на вещи позволяет Мейясу оставить в стороне представление некоторых философов, согласно которому то, что возникает, должно заранее иметься уже в некоторой предшествующей зачаточной форме. В частности, он плохо относится к аргументу Дени Дидро (1713–1784) в пользу гилозоизма – позиции, которая утверждает, что жизнь каким-то образом таинственно присутствует даже в грубой неодушевленной материи. Мы уже знакомы с отрицательным отношением Мейясу к этой теме: «конечно, можно пойти дальше и сказать, что между материей и органической жизнью различие только в “степени” […] [Однако] никто никогда не представлял себе, чем была бы преемственность между минеральной “жизнью” […] и жизнью в точке ее максимальной интенсивности»[632]. Короче, «до возникновения жизни не было ничего живого».