Спенсервиль

Кит задумался над ее вопросом. Да, он убивал во Вьетнаме, но там это было в бою. В первые же годы его работы в разведке ему в самом прямом смысле слова было дано разрешение на убийства, но, прежде чем ему выдали пистолет с глушителем, Киту вдолбили правило: убивать можно только в двух случаях — в бою и в порядке самообороны. Однако в Америке такие права есть у каждого. То разрешение, которое дали Киту, простиралось значительно дальше, в темную область превентивных акций: ему дозволялось убивать, даже если он всего лишь только чувствовал угрозу себе. И даже в еще более неясные сферы: он имел право убивать ради предотвращения или устранения какой-то более серьезной опасности, в чем бы она ни заключалась. Кит считал, например, что Клифф Бакстер представлял собой именно такую опасность; но родители мистера Бакстера или его дети могли бы и не согласиться с этой оценкой. Подобные вещи всегда очень конкретны, тут не может быть общих правил — к тому же Киту никогда не приходилось принимать такое решение самостоятельно, а если его принимали другие, то исполнителем выступал не он. Здесь, в Спенсервиле, он был предоставлен самому себе: не было ни привычных правил и ограничений, ни тех, у кого можно было бы попросить совета.

— Ты подумал о том, что, пока Бакстер жив, вы никогда не будете в безопасности? — спросила Гейл.

— По-моему, у него не так уж хорошо работают мозги. Мы просто постараемся держаться от него подальше.

— А ты не думал, что он может попробовать отыграться… ну, скажем, на родственниках Энни?

— Что ты хочешь сказать, Гейл? Мне всегда казалось, что ты пацифистка.

— Это Джеффри пацифист. А если бы кто-то угрожал мне или жизни моих родных и друзей, я бы убила такого человека.

— Чем? Морковкой?

— Не смейся, я серьезно. Слушай, мне страшно, я чувствую, что нам грозит опасность, и заведомо знаю, что не могу обратиться в полицию. Я бы взяла эту твою винтовку.

— Хорошо. Сейчас принесу. — Он встал, но тут они услышали, что сверху спускается Джеффри.

— Потом положим ко мне в багажник, — сказала Гейл Киту.

— Что положим в багажник? — спросил Джеффри, входя на кухню.

— Коробки из-под того, что мы привезли, — ответила Гейл.

— Верно. — Джеффри уселся за стол, и они принялись за завтрак.

— Чертовски здорово мы вчера посидели, — проговорил Джеффри. — Очень рад, что наконец-то мы отпраздновали объявление о помолвке неких Лондри и Прентис.

— Вы никогда не задавались вопросом, какой была бы наша жизнь, если бы не война и все те прошлые потрясения? — спросил Кит.

— Да, я думал об этом, — ответил Джеффри. — Полагаю, что серой и скучной. Как сейчас. Мне кажется, мы получили уникальный жизненный опыт. Конечно, многие пострадали, у многих рухнули все их жизненные планы, но большинство из нас от этого только выиграли. Мы в результате всего этого стали лучше. Те студенты, что у меня были в последние годы, — добавил он, — это же сплошная тоска: думают только о себе, эгоистичны, нерешительны, характера никакого. Господи, Кит, ты бы их принял за чистой воды республиканцев, а они все считали себя бунтарями. Представляешь? Бунтари неизвестно во имя чего.

— Ну вот, из-за тебя он опять завелся, — проворчала Гейл.

— Помнишь Билла Марлона? — Кит посмотрел на Джеффри.

— Конечно. Придурковатый такой. Всегда хотел всем угодить, всем быть другом. Я тут видел его несколько раз. Старался держаться с ним помягче — просто в память о прошлом, но он конченый человек.

— А я случайно столкнулся с ним «У Джона».

— Господи, Лондри, да я бы туда поссать не зашел!

— А меня как-то обуяла ностальгия.

— Ну, так сходил бы на танцы. А чего это ты вдруг о нем спросил?

— Знаешь, когда я вижу таких людей, то иногда говорю про себя: «Благодарю тебя, Боже, что на его месте не я».

— Если бы Бог действительно существовал и отличался милосердием, то таких людей не было бы вовсе, — заметила Гейл.

— Ну вот, теперь ты ее завел, — усмехнулся Джеффри. — Я понимаю, Кит, что ты хочешь сказать; но мне кажется, что билли марлоны во всем мире и во все времена кончают одинаково. Это другие люди, не такие, как мы.

— Как сказать.

— Конечно, мы тоже раздолбаи, но все-таки хоть на что-то способны. Мы ведь вырвались отсюда, Кит, — ты, я и еще несколько человек. В наших семьях не было ни состояния, как у Бакстеров, ни какой-то культурной традиции и образования, как у Прентисов. Твой отец был простым фермером, мой — рабочим на железной дороге. И шестидесятые годы нас с тобой не сломали — они нам позволили вырваться из привычной среды, из привычной социальной структуры. А кроме того, — добавил он, — мы славно потрахались. Знаешь, я как-то прикинул, и у меня получилось, что все мои родственники, начиная где-нибудь с 1945 года, вместе взятые не трахались столько, сколько я один. Мне кажется, только во время Второй мировой войны так трахались; но не до, и не после.

— Это что, одна из твоих накатанных лекций? — улыбнулся Кит.

— Если хочешь, да.