Спецназовец. Взгляд снайпера

Некоторое время Арсеньев свирепо таращил на него глаза, а потом, видимо что-то сообразив, с кривой ухмылкой молча принял предложение «рвануть для храбрости». По этой части он был настоящий дока. Раскрутив бутылку так, что водка внутри завернулась воронкой, капитан опрокинул ее над разинутым ртом. Водка струей устремилась к нему в глотку. Капитан пил, не совершая глотательных движений – самотеком, как это у них называлось, – и прервал это занятие в тот самый момент, не раньше и не позже, когда в бутылке осталась ровно половина содержимого.

– Ну, ты снайпер, – уважительно протянул Молоканов, забирая у него бутылку.

– Зато ты – голова, – вернул комплимент Арсеньев, после чего рыгнул, деликатно прикрыв рот ладонью, и смачно понюхал рукав.

Молоканов пил не так ловко, но через минуту остаток водки бесследно исчез внутри его крепкого, упитанного организма. От греха подальше оставив пистолеты в бардачке, они выбрались из машины и, слегка покачиваясь, направились к двери, над которой по-прежнему мигало и переливалось разными оттенками голубого выписанное сияющим неоном слово «Лагуна». Молоканов швырнул пустую бутылку, и та с грохотом исчезла в жестяной утробе мусорной урны.

Атлетически сложенный охранник в облегающем костюмчике из сверкающей искусственной кожи преградил им дорогу и поинтересовался, не ошиблись ли господа адресом.

– Не ошиблись, – ответил Молоканов и сунул охраннику под нос служебное удостоверение – как положено, в развернутом виде.

Охранник шарахнулся от удостоверения, как вурдалак от распятия.

– Не пугайся, сладенький, – дыша перегаром, сказал ему Арсеньев, – мы не по делу, а просто отдохнуть. По-твоему, если в милиции служишь, так уже и не человек?

Охранник молча отступил, вежливо наклонив прилизанную и, кажется, даже смазанную каким-то гелем голову. Похоже, он, предпочитая держать свое мнение при себе, все-таки испытывал какие-то сомнения в человеческой природе сотрудников правоохранительных органов.

Оставив охранника наедине с его недоумениями, они прошли в полутемный бар. Здесь было полно народу, сплошь мужского пола, хотя некоторые и щеголяли в вечерних дамских платьях весьма откровенного покроя. Таких, к слову, было немного, как и кричаще одетых, странно причесанных и густо накрашенных жеманных типов, при виде которых сразу становилось ясно, почему представителей сексуальных меньшинств иногда называют петухами. Но в подавляющем своем большинстве публика была вполне обыкновенная, а местами даже солидная. Компании попадались редко, в основном люди сидели за столиками по двое – выпивали, смотрели шоу или о чем-то негромко переговаривались, держа друг друга за руки. Арсеньева слегка перекосило, когда он увидел, как немолодой красавец с благородной сединой на висках при всем честном народе вдруг полез целоваться к субтильному длинноволосому юнцу со смазливым кукольным личиком. Капитан взял себя в руки и отвернулся, всем своим видом демонстрируя полное равнодушие к происходящему: в чужой монастырь со своим уставом не лезут – по крайней мере, до поры.

Немного слишком энергично расталкивая благоухающую французским парфюмом публику, они пробились к стойке и заказали по сто пятьдесят коньяка. Молоканов для разгона осушил свой бокал залпом, а когда Арсеньев последовал его примеру, немедленно потребовал повторить.

Коньяк согрел нутро и мягко ударил в голову. Чтобы не смотреть по сторонам, капитан Арсеньев сосредоточил свое внимание на сцене, где мужик в пышном парике и концертном платье с блестками, старательно картавя, исполнял песню из репертуара Эдит Пиаф. Неизвестно, был тому виной коньяк или искусство исполнителя, но через некоторое время Арсеньев с удивлением и легким испугом поймал себя на том, что заслушался и даже, черт подери, засмотрелся. Капитана спас Молоканов, пододвинувший к его локтю очередной бокал с коньяком.

Благодарно кивнув, Арсеньев закурил и стал понемножку, уже никуда не торопясь, прихлебывать из бокала. Исполнитель затянул новую песню. Голос у него был приятный, с этакой интимной хрипотцой, коньяк тоже оказался хорош, и капитан подумал, что даже в таких местах, как это, нормальный мужик может получить определенное удовольствие. Он посмотрел на часы. Было уже почти два, и он вдруг почувствовал, что выволочка, которую им устроит Мамонт не позднее десяти тридцати завтрашнего – да нет, уже сегодняшнего утра, кажется более реальной, осязаемой и значимой, чем недавние события на темной лесной дороге. Сейчас, в этом полутемном, прокуренном, пахнущем духами и дымом ароматических свечей тесноватом зальчике, сквозь клубящийся в голове золотистый туман коньячных паров, собственноручно совершенное им зверское убийство казалось чем-то далеким и не вполне правдоподобным, как случайно подслушанный в метро разговор или заметка в желтой газете, бегло прочитанная перед сном в сортире.