Спецназовец. Взгляд снайпера

Он забылся настолько, что едва не проворонил момент, когда все переменилось. Началось с того, что какой-то павлин в узких клетчатых брючках, пушистой жилетке и с пышно повязанным шелковым платком на жирной шее деликатно потрогал Молоканова за локоток и, жеманно надувая подведенные красной помадой губки, пригласил его на танец. Арсеньеву в его теперешнем состоянии это показалось донельзя забавным, и он пьяно ухмыльнулся.

– Чего? – неприветливо переспросил Молоканов.

– Пермете ву, – зачем-то перейдя на французский, повторил приглашение обладатель мохеровой жилетки. Лет ему было, наверное, под пятьдесят, в уголках глаз и вокруг рта залегли круто запудренные морщинки, на висках переливались косметические блестки, а в ушах покачивались массивные серебряные серьги. – Ну, что заскучал? Пойдем потанцуем, глупенький!

Арсеньев хихикнул. Тип в женских сережках, не ведая, что творит (а может быть, наоборот, хорошо это зная, но неверно оценивая возможные последствия), нежно приобнял Молоканова за талию и попытался увлечь его в сторону танцпола.

– Чего-о?! – разъяренным быком взревел тот. – Ты меня, майора милиции, клеить?! Ах ты гомосятина!

– Гомофоб! – перекрывая музыку и гомон, высоким женским голосом воскликнул несостоявшийся партнер Молоканова по танцам.

– Пидор! – парировал майор и, не вставая, с разворота засветил своему оппоненту в глаз.

Капитан Арсеньев редко сталкивался с представителями сексуальных меньшинств и никогда прежде не бывал в местах их массового скопления. По этой причине он привык относиться к упомянутой категории лиц со снисходительным презрением, как к каким-то убогим, увечным, слегка придурковатым, но в целом безобидным и в высшей степени миролюбивым существам.

Его заблуждение развеялось в мгновение ока. Уютный зал вдруг превратился в кипящий, бушующий, наполненный визгом, ревом, звоном бьющейся посуды и треском ломающейся мебели ад. Молоканов сражался, как лев, и Арсеньев от него не отставал. Подбадривая друг друга удалыми выкриками «За Родину, за Сталина!» и «Бей гамадрилов!», напарники начали пробиваться к выходу. Драться «гамадрилы» не умели, многие откровенно берегли маникюр, но их было чересчур много, чтобы отчаянная контратака представителей доблестной московской милиции имела хоть какие-то шансы на успех.

Арсеньев увидел, как с десяток рук вцепились в Молоканова со всех сторон и в два счета разорвали на нем куртку и рубашку. «Порвут, как Тузик грелку», – успел подумать он за мгновение до того, как кто-то разбил об его голову бутылку шампанского.

– Вот гамадрилы и есть, – обиженно произнес он и головой вперед упал в орущую, оскаленную, ощетинившуюся лесом рук с хищно растопыренными пальцами толпу.

* * *

Около полуночи Юрий вызвал Басалыгину такси и спустился вниз, чтобы усадить его в машину. Господин полковник держался вполне пристойно и утверждал, что может без видимых последствий выпить еще хоть бутылку, хоть ведро, но лихо сидящая набекрень фуражка, не совсем твердая походка и излишне порывистые жесты свидетельствовали об обратном. То есть выпить-то он, наверное, и впрямь мог сколько угодно, но вот насчет видимых последствий явно хватил через край – они уже начались и обещали в скором времени усугубиться. Чтобы остудить его пыл, Юрию пришлось напомнить о чести мундира, которую ни в коем случае нельзя пятнать появлением на людях в нетрезвом виде, да еще и при полном параде. После чего вразумленный полковник взял себя в руки, одернул полы кителя, поправил фуражку (в результате чего та стала сидеть еще кривее, чем прежде) и, ступая преувеличенно твердо, направился к машине.

Водитель такси оказался кавказцем – пожалуй, к счастью, поскольку при виде полковничьих погон, орденских планок, блестящих пуговиц, орлов и прочих парадных регалий мгновенно преисполнился перед пассажиром глубочайшего пиетета и принялся щедро расточать в его адрес приторно-сладкие, как рахат-лукум, комплименты. Подтверждая подозрения Якушева, господин полковник браво ему откозырял и как подкошенный рухнул на заднее сиденье. Водитель клятвенно пообещал Юрию доставить «гражданина начальника» к месту постоянной регистрации с максимальным комфортом и со всей возможной скоростью. Прежде чем баклажанная «шестерка» укатила, полковник опустил стекло и, высунув голову в окно, неожиданно трезвым голосом обратился к Юрию:

– А просьбу мою обмозгуй, ладно?

– Обмозгую, – пообещал Юрий и, помахав рукой удаляющемуся такси, двинулся восвояси.

Времени до утра было еще предостаточно, но сна не осталось ни в одном глазу. Юрий вернулся на кухню. Форточка была открыта, но погода стояла теплая, безветренная, тяги не было, и табачный дым сизым маревом заполнял весь объем не блещущего большими размерами помещения. Центральное место на столе занимала ощетинившаяся окурками, похожая на диковинного инопланетного ежа пепельница. Юрий опорожнил ее в мусорное ведро, прибрал со стола, вытер его сначала влажной, а потом сухой тряпицей и стал мыть немногочисленную посуду.