Спин

Она, однако, быстро утомилась и ушла к себе в комнату, прежде чем начали оглашать результаты голосования по штатам. Сюрпризов не было. Ломакс забрал весь Северо-Восток, почти весь Запад и Средний Запад; на Юге дела у него обстояли похуже, но даже там голоса «против» разошлись между традиционными демократами и христианскими консерваторами, к тому же почти поровну.

Когда на экране возник последний соперник Ломакса (с мрачной физиономией он вежливо признал поражение), мы принялись убирать кофейные чашки.

– Выходит, наши победили, – сказал я.

– Не уверен, что наши участвовали в выборах, – улыбнулся Джейс.

– Погоди, а Ломакс? По-моему, для нас он неплохой вариант.

– Может быть. Но не думай, что ему есть дело до «Перигелия» и проекта репликаторов. Для него это лишь удобный повод урезать космический бюджет – с таким видом, словно это огромный скачок вперед, – высвободить федеральные средства и перебросить их военным. Вот почему Эд так и не сумел собрать своих аэрокосмических корешей в антиломаксовскую коалицию. Ни «Боинг», ни «Локхид Мартин» не оголодают. Ломакс лишь хочет, чтобы они переформатировали производство.

– Под оборонку, – заключил я.

Временное постспиновое затишье в глобальном конфликте давно осталось в прошлом. Быть может, переоснащение армии – не самая плохая мысль.

– Если верить словам Ломакса.

– А ты не веришь?

– Увы, не могу себе позволить, – сказал Джейсон.

На этой ноте я удалился в постель.

Утром я сделал первую инъекцию. Джейсон растянулся на диване в громадной гостиной Лоутонов лицом к окну. В джинсах и легкой рубашке он походил на болезненного, но вполне довольного жизнью аристократа. Если он и боялся, то неплохо это скрывал. Он закатал правый рукав и обнажил локтевую ямку.

Я достал из саквояжа шприц, нацепил на него стерильную иглу, наполнил его прозрачной жидкостью из ампулы, которую мы не стали относить в потайное место. Вон отрепетировал со мною этот момент: протокольные правила перехода в Четвертый возраст. На Марсе церемонию проводили в торжественной и умиротворяющей обстановке; здесь же нам пришлось довольствоваться ноябрьским солнцем и тиканьем дорогих часов.

Перед инъекцией я протер Джейсу кожу спиртом и сказал:

– Смотреть необязательно.

– Но мне интересно, – возразил Джейсон. – Покажи, как это делается.

Ему всегда хотелось узнать что-нибудь новое. Понять, как все устроено.

* * *

Сразу после инъекции ничего не произошло, но к следующему полудню у Джейсона слегка поднялась температура.

С субъективной точки зрения, сказал он, состояние не отличается от легкой простуды. Ближе к вечеру он уже умолял меня взять термометр с тонометром и… ну, если не вдаваться в подробности, куда-нибудь сгинуть вместе с ними.

Поэтому я поднял воротник в попытке закрыться от дождя (противной назойливой мороси, зарядившей ночью и не унимавшейся весь день), вновь пересек лужайку, вошел в материнский дом, достал из погреба коробку «Памятные вещи (учеба)» и отнес ее в гостиную.

Свет за шторами был тусклый, как обычно бывает в дождливую погоду, и я включил лампу.

Мать умерла в пятьдесят шесть. Восемнадцать лет – чуть больше трети ее жизни – я прожил под одной с ней крышей. Об остальных двух третях мне было известно лишь с ее слов. Время от времени она говорила о родном городе под названием Бингем. Например, я знал, что мать жила там со своим отцом (не просто риелтором, а «Риелтором – с большой буквы») и мачехой (соцработницей) в доме на вершине холма и по обе стороны круто идущей вверх (или вниз?) улицы росли деревья; что у нее была подруга детства по имени Моника Ли; что в городке были крытый мост через реку под названием Литл Вайклиф и пресвитерианская церковь, куда мать перестала ходить, едва ей исполнилось шестнадцать, и куда не возвращалась до похорон родителей. Но она никогда не упоминала Беркли, не говорила, как планировала распорядиться своим дипломом бизнес-управленца, и не рассказывала, почему вышла замуж за моего отца.

Пару раз она снимала с полки коробки и показывала мне их содержимое: думаю, чтобы я хорошенько запомнил, что в ее жизни были все те невероятные годы, когда меня еще не существовало. Смотри, вот доказательства: экспонаты А, Б и В, три коробки с памятными вещами и всякой всячиной. Где-то в этих коробках, сложенные вдвое, хранились фрагменты реальной, верифицируемой истории: пожелтевшие передовицы газет с сообщениями о терактах, войнах, выборах или импичментах. Здесь же лежали безделушки, которые я маленький так любил держать в руках: тусклый полтинник, отчеканенный в год рождения ее отца (1951), четыре розово-коричневые ракушки с пляжа в заливе Коксбук.

Меньше всего я любил коробку с надписью «Памятные вещи (учеба)». В ней хранился предвыборный значок какого-то кандидата от демократов (очевидно, безуспешного), и он нравился мне за яркие цвета, но все остальное место занимали диплом, несколько страниц, вырванных из выпускного альбома, и связка маленьких конвертов, которые мне никогда не хотелось (да и не разрешалось) трогать.