Сплетня

Он и собирал только эти ягоды: верхние, напитанные первым светом летящих с неба лучей. Проблема была только одна: высоко. Да и не проблема вовсе, если ты с детства карабкаешься по деревьям, как белка – если это и есть твоя жизнь, отныне, и присно, и вовеки веков. Только охала мама – ох, Темырчик, высоко тебе, высоко, даже отец так высоко не ходит, спускайся, сычкун8, не пугай меня, сынок – но мама теперь далеко, да и была ли она вообще… как давно он всё сам – сам да один. И только Наргиза, способная не визжать от ужаса, теряя его из виду в густой поднебесной листве, только она и стояла под деревом, готовая принять драгоценные конусы плетеных корзин, полные сокровищ.

* * *

Первой вышла замуж Ксеня. Жених, серьёзный, основательный и безумно влюблённый, красть её не стал (да и не бросила бы брата тайно), пришёл к Темыру с беседой, с поклоном. Свадьбу сыграли знатную – невеста, как и положено, стояла весь праздник в главному углу, укрытая плотной фатой, и гость за гостем подходили, заглядывали, цокали языком – вот повезло Касею, ай, красавица, что за ресницы – а глаза, поди, ещё лучше! Ксеня терпела – так надо, обычай – глаз ни на кого не поднимала, терпеливо ждала, мысленно прощаясь с родным домом, со знакомым до последней травинки двором – вон свежий кол в заборе, покосился намедни, Темыр строгал замену, вколачивал – вон уголок зловредный, как ни выпалывай, всё равно крапива растёт… Мысленно шла она вдоль всей родительской усадьбы, так любовно ухоженной Темыром и ими всеми тремя – заглядывала в каждый уголок, прощалась с каждым деревом в большом фруктовом саду – знала, что больше не вернется, больше не хозяйкой, разве что гостьей, раз в году…

Наутро Касей увез её в своё село, на другой двор, и там тоже играли большую свадьбу, и ей пришлось – как и всем хозяйкам – начинать жизнь с нуля: новые стены, новые привычки, новые старейшины, да ещё свекровь, которая требовала называть её мамой, а разве ж назовёшь, если мамины руки с коричневыми крапинками на кистях до сих пор снятся.

Потому Ксеня, как только родится первенец, всю свою тоску и нежность обрушит на него, растворившись в сыне без остатка – настолько, что ещё двоим, рожденным следом, её сердца почти не достанется. Так они и проживут жизнь – Касей и Ксеня, Ксеня и Касей – и Гумале мало дела до их счастья или несчастья – кто их разберет, в далёком селе живут, у них свои заботы. А только Ксенины прозрачные глаза головокружительной голубизны всем её детям и внукам достанутся.

* * *

Кто Феню такую возьмёт? – иногда всерьёз задумывался Темыр, слушая её бойкую перебранку с соседками и их коровами. Эх, матери нету, не доучила: глаза держи долу, а язык – за зубами. Но Феня, помимо прочего, обладала счастливой способностью не завидовать и искренне радовалась за каждую новую семью в селе, за каждую из вышедших замуж подруг и товарок (если, конечно, на самом деле считала, что и впрямь повезло). Хлопотала и помогала на многолюдных шумных свадьбах, совершенно, казалось, не примеряя такую судьбу на себя. Трудно сказать, мечтала она о ком-то или нет, виделась ли себе дурнушкой или «вполне себе ничего» – хотя, конечно, при таких-то сёстрах было от чего впасть либо в злобу, либо в печаль по поводу собственных несовершенств. Но нет, Феня ловко и споро, как и всё, что она делала, неслась по жизни, попутно успевая подхватывать десятки вопросов и проблем, своих и чужих, залатывая дыры в чужих отношениях и нередко углубляя собственные. Просто потому, что фамильное стремление к справедливости в её случае обретало по-настоящему воинственные черты.

Рустем её приметил давно. Шансов у него, строго говоря, не было вовсе: во-первых, для неё почти старик, а во-вторых, голытьба, перекати-поле перемётное. Да ещё и фатально невезучий. Даже криворукий какой-то. Что бы он ни начинал, за что бы ни брался – все разваливалось, рушилось, не имело ни малейшей надежды на успех. Кувшин в руки возьмёт – и тот ровно не удержит, расплещет, а то и вовсе уронит, в черепки разобьёт. Сеять возьмётся – вороны налетят, половину зерна похитят, выклюют, умыкнут. Собственное его хозяйство, понятное дело, и хозяйством-то особо не назовешь, а в батраки никто не брал, потому что – кому он такой нужен. Ещё заразит своей невезучестью.

Единственной надеждой Рустема была германская война: ему всё казалось, что уж там-то он задаст жару кайзеру и его рыжеусым поганцам, причём непременно лично до Вильгельма доберется, после чего, разумеется, станет героем и уважаемым жителем села. Что там полагается героям, собственноручно вразумившим германского императора? Ну уж как минимум пять… нет, семь дойных коров, баранов с десяток, козы, опять же, ну и земли надел, чтобы распахать на своём быке под свою кукурузу. Дело за малым – дождаться призыва, чтобы в армию взяли, а уж там он…