Сплетня

И он нашёл. Привёл её на растрёпанном об какие-то неведомые лианы обрывке пеньковой верёвки, клочкастую, нервную и без левого рога – но всё-таки целую и по-прежнему несомненно рыжую. Марта отчаянно, как-то очень по-человечески мычала, жалуясь на всё сразу – на боль, на страх, и что так долго не находили – и всё искала маленькими своими глазками Темыра, единственного своего хозяина и утешителя, а когда увидела (Наргиза даже руками всплеснула, смеясь), рванулась, ткнулась в него мордой, даже глаза зажмурила от удовольствия.

– Была бы собака – прыгала бы на руки и хвостом бы что есть мочи молотила, – хохотала Наргиза, – а при таких-то размерах хоть рядом постоять, и то дело! Осторожней, гора неуклюжая, уронишь мне моего брата, не пихайся так!

Но Феня не смеялась. Поджав губы, чтобы казаться не растроганной, а суровой, она смотрела, как напившаяся Темыровой скупой ласки Марта отошла, развернулась и аккуратно, насколько могла, подошла к Рустему, ткнула его тёплым лбом в ладонь, слегка боднула, коротко мыкнула… благодарила. И как Рустем потрепал её за велюровое ухо, потом наклонился и прошептал в него что-то, пальцем слегка поглаживая обломанный рожьий пенёк. Хотя Феня и сама выросла с собственной скотиной, знала тонкости характеров всех своих коров, но эта молчаливая беседа телочки и человека выглядела так удивительно, так гармонично, так естественно, что Феня невольно залюбовалась и даже вздрогнула, когда Наргиза, уже убегая по своим многочисленным делам, хмыкнула:

– Надо же, вроде и голь перекатная, своей-то коровы, поди, никогда не имел, а с чужими эвон как – по душам шепчется. Чудеса!

И впрямь чудеса, подумала Феня, почему-то притихшая и словно потерявшая свой острый язычок.

* * *

Они поженятся только через три года, в самом конце двадцатых, когда Рустем, наконец, решится, теребя в кулаке смятый картуз, прийти на разговор к Темыру, а Феня уже вконец изведётся вся от странной и не выразимой словами смеси нежности, жалости и умиления к этому нескладному, чудаковатому, невезучему, но бесконечно доброму человеку.

Темыр, ничего такого в сестре не замечавший (да и как тут заподозришь, если Рустем ей годился скорее в дядья, чем в мужья), растерянно почешет в затылке: а жить-то вам где? Феня совсем к другому привыкла. Всё-таки, крепко на ногах стоим. Чем сможет, будет им помогать, да и в Фениных руках любая кукуруза всегда давала в два раза больше початков, а в счастье и вовсе утраивалась.

И когда на мир обрушится новая война, тоже германская, и уже призыву будет подлежать, почитай, всё село (к тому времени – колхоз), а Рустем, по инвалидности и возрасту, не будет, он совсем не захочет уходить от своей Фени, но совсем, никак, не сможет не уйти, и запишется добровольцем, и сгинет почти сразу и навсегда – она так до конца и не узнает, где именно, да и не будет хотеть этого знать, потому что будет ждать его обратно, каждый день, десятки лет подряд, до той самой ночи, когда он, наконец, снова придёт к ней, уже совсем дряхлой и седой, ведя на растрёпанном обрывке веревки давно уже околевшую Темырову Марту с обломанным левым рогом. И, привычно пожевав губами, подмигнёт и уведёт её, свою Феню, так тихо, что приехавший на недельку проведать тётку Хасик, переворачиваясь с боку на бок в разгаре интереснейшего сна, даже не заподозрит дыхания вечности, пронёсшегося над домом.

* * *

Наргиза была красивой всегда. Она никогда не пыталась такою быть, но и прятать что Богом дадено, тоже не старалась. Да это было бы, наверное, и невозможно. У неё не было, как у других девчонок, периода младенческой неоформленности, или отроческой нескладности, или подростковой прыщавости – она являла собой видимое совершенство на любом витке своей благоухающей жизни: сперва в виде идеально-кукольной малышки, затем – изящнейшей девочки, после – царственной девушки. Не было никаких сомнений, что и состарится она величественной императрицей – собственно, так оно потом и случилось. Самым же удивительным в ней было то, что свою корону она носила, как другие носят, скажем, собственную ключицу: ну да, где-то есть такое посреди организма, но стоит ли задумываться или обращать особое внимание? Функцию свою выполняет – и отлично.

Её корона свою функцию выполняла без сбоев. В Наргизу были влюблены абсолютно все ровесники и их старшие и младшие братья, но подавляющее большинство – совершенно платонически, без особых надежд. Что толку-то? Она-то ни в кого не влюблялась. Совсем. Не флиртовала и не кокетничала. Это же всё равно что любить, скажем, комсомолку с плаката в колхозном клубе – вероятность взаимности примерно равна.