Сплетня

Хуже всего приходилось заезжим специалистам и порученцам всякого рода – от молодых агрономов и тракторотехников до членов районного комитета партии. Темыр иногда даже немного развлекался: если, скажем, приезжал какой-то очередной лектор или, допустим, оратор и собирал в клубном актовом зале молодёжь для повышения грамотности в смысле мировой политической ситуации, а Наргиза решала это мероприятие посетить, Темыр позволял себе паузу в своих бесконечных делах и пристраивался в зале где-нибудь в уголке. Оно того, честное слово, стоило.

Затерянная среди моря голов, сестра просто смотрела на выступающего широко распахнутыми глазами, в которых, в зависимости от темы вечера и мастерства гастролёра, могли светиться и восторг, и любопытство, и откровенная насмешка. Первые пять-десять минут лектор вёл себя, как обычно: опирался на заготовленные тезисы, апеллировал к тому или иному аспекту проблемы, ставил риторические вопросы и сразу же сам на них отвечал. Но потом – всегда, непременно и без исключений – начинало что-то происходить. Какое-то смутное беспокойство постепенно охватывало лектора, потихоньку сбивая его с накатанной колеи. Он начинал слегка заикаться, буксовать на одной и той же фразе, ненужно подчеркивать то, что уже и так было доказано предыдущими аргументами, расслаблять узел галстука (порой и несуществующего в виду ужасающей жары), залпом глотать воду из поставленного на трибунку Зиночкой или Валечкой стакана, а главное – пытаться разобраться, что, собственно, происходит.

А происходило самое обычное околдовывание: просто магнетические волны, исходящие, подобно радиации, от Наргизы, фокусировались на ораторе и достигали, наконец, его нервных рецепторов. По скорости восприятия можно было судить о толстокожести визитёера, но через четверть часа даже самый поленообразный увалень начинал искать глазами в зале причину беды.

И вот именно это было зря. Потому что, конечно же, каждый из них почти сразу обнаруживал в середине (или на краю) забитого слушателями пространства буйную, еле сдерживаемую косынкой шевелюру и горящие девичьи глаза.

Далее события могли развиваться по-разному. Кто-то, ощущая непреодолимый, первобытный жар в крови, расцветал невероятно и здесь же, в этом душном клубном зале, произносил лучшую, самую блистательную и вдохновенную речь в своей жизни, абсолютно уверенный в том, что счастье и смысл земного бытия уже найдены, и теперь остаётся только состариться вместе и умереть в один день. Кто-то, наоборот, вдруг со всей ясностью осознавал собственное ничтожество и бесконечную тщету своих жалких потуг казаться умным, образованным, состоявшимся, и, не зная, куда деться от стыда и унижения, мямлил и комкал заготовленные фразы, мечтая только о том, чтобы поскорее закончить и выскочить уже из этого нестерпимого, обжигающего рентгеновского луча. Кто-то (из самых опытных) продолжал произносить давно затверженные фразы на совершенном автомате, с изумлением понимая, что вот уже добрых полчаса как абсолютно не управляет собственной речью, мысленно перебирая самые жаркие из когда-либо случавшихся с ним ночных фантазий.

Сидевшему тайком в уголке Темыру такой оборот чужих мыслей, конечно, совершенно бы не понравилось, но управлять чужим подсознательным он, разумеется, не мог. Коли бы кто и впрямь к ней сунулся – застрелил бы и вся недолга. Но предъявлять претензию «не так ты смотришь на мою сестру»… ему ли не знать, что тут сама она во всём и виновата.

Впрочем, «сама она» виноватой себя и не ощущала, и не была. Сестры и подруги – тоже ведь женщины – искренне не понимали: всерьёз она не догадывается о том, что является смертельным оружием дальнего боя или искусно играет дурочку? Но даже самые чёрные завистницы всё же склонялись к первой версии.

Потому что ей оно было ни в малейшей степени не надо. Все эти трофеи из мужских поверженных тушек и покорённых душек если кого и интересовали, то точно не Наргизу. Ни разу не воспользовалась она открывавшимися перспективами (а слухом-то земля полнится, такие люди взглянуть приезжали, что ох, не шутить бы), не кинула в ответ на жаркие речи благосклонный, подающий надежду взгляд. Не было у неё ни романов, ни флиртов. Совсем. Так что сплетни даже если и пытались возникнуть – сохли здесь же. На корню.

* * *

Но люди привыкают ко всему. Привыкли и к яркому, ясному свету Наргизы. К тому, что она – не для земных парней, не для колхозных передовиков, не для блистательных ораторов… А для кого же? Чего же хотела она сама, столь искусно вылепленная, выточенная матерью-природой из лучшего человеческого сырья? Этого никто не мог бы сказать с уверенностью. Как, собственно, и того, знает ли сама Наргиза, куда ей путь.

Темыр, честно говоря, не раз чесал в затылке: в своём селе у неё женихов давным-давно не было – это же всё равно что статую из фонтана пытаться увезти и затем добиваться взаимности (только эта еще и насмешками да хохотом своим ведьминским изведёт). Приезжими она забавлялась, или вовсе внимания не обращала. Всё ей как с гуся вода.