Сплетня

Гумала внутренне напряглась: Даура золовка не назвала. Неужто нагрубил ей? Впрочем, она бы его вполне поняла. Не очень осознавая этого сама, присутствии Наргизы Гумала вся подбиралась и держалась настороже. Как на лезвии ножа.

* * *

Что Гумала Наргизу не любила, знали и весь колхоз, и всё село, и, конечно, сама Наргиз. Ей, впрочем, это было не слишком важно – а значит, и не трогало её душу: с неё всё, что казалось ей несущественным, скатывалось, словно по русалочьей чешуе.

А вот Гумалу её собственная тёмная нелюбовь к мужниной сестре терзала в своё время изрядно. И хотя теперь она уже давно свыклась с этой свинцовой, дальней, издалека порыкивающей, но уже всё-таки неопасной грозой, всё равно сделать вид, что ничего и не было, и нет – не получалось. Не могла.

Конечно, она ревновала Темыра к ней. К сестре. К единственной из трёх. Но если бы кто потрудился узнать, почему, удивился бы ещё больше.

Ведь это была история совсем другой женщины – история, случившаяся за без малого полвека до рождения и самого Темыра, и его сестёр, а уж от Гумалы её отделяло и того больше…

Часть третья

Их было трое: Мамсыр, Мушни и сестра их, красавица Нуца. Им выпало родиться и расти в такое время, когда землю их страны делили сильные имперские соседи; когда судьбы людей мялись и рассыпались под колесами истории, как пересохшие соломинки – впрочем, увы, это был не первый и не последний подобный эпизод в летописях человечества9.

Ни Мамсыр, ни Мушни понятия не имели о том, кто и что, собственно, делил. Впрочем, как и их отец, и брат отца, и отец отца. Ведь такие вопросы обычно решаются совсем не теми, для кого они по-настоящему важны. Крестьянская семья – народ занятой, им не до крупных идей. Они просто катят вперед жизнь. Жизнь, а не историю. Кидать в землю зерно, варить белый сыр из белого молока, пахать да косить, да срывать с тяжёлых ветвей плоды – на дворе и в поле дел хватало всегда.

Но всё же история тоже шла вперёд, и не всегда будущее было светлым или хотя бы терпимым. Как это нередко случалось в самых разных уголках планеты в самые разные века, принятые кем-то другим решения обрушились на село и его жителей совершенно внезапно – и, как и многие поколения до них и многие, увы, после, Мамсыровы родичи, изумлённо хлопая опалёнными временем ресницами, какое-то время упорно не хотели считать происходящее реальностью.

Но ткань их времени уже была соткана: в небесном покере ангелы их страны поставили явно не на ту карту и оказались в бегущем лагере побеждённых. Князья этой маленькой, но бесконечно прекрасной земли оказались зажаты меж двух мощных империй – и сделали выбор, который им победы не принёс. В результате война была краткой, а вот итог её беспощадно раздавил судьбы многих и многих совсем не военных людей. Большая борьба оставляет большую инерцию. Ненадёжный же народ: вдруг захочет голову приподнять? Спину распрямить? Нет. Не нужен. Проклят. Изгнан.

* * *

Разве же так бывает, чтобы прогнать – народ?

Чтобы прийти на двор – чей-то родной, собственный, единственно нужный в жизни – и всех погрузить на арбы, вытолкать, выгнать взашей… Хозяев, стариков, детей.

Обречённо мычала и блеяла скотина, метались по дворам обезумевшие от шума и хаоса куры, катились выроненные с телег глиняные кувшины, попадали под ноги отупевшим от усталости мулам, крошились в черепки, в осколки, в пыль. И точно так же, в черепки и осколки, крошились судьбы людей, семей, сёл, страны.

Мамсыр и Мушни, помнившие потом всю жизнь, как за их спинами пылали обезлюдевшие дома – чтобы некуда было вернуться – лишь через многие, многие годы узнают, что из трёхсот семидесяти девяти дворов их огромного села обитаемыми останутся только восемь.

Восемь. Два процента жителей.

Все остальные горюющей, голосящей живой массой лились, катились, сползали к морю – туда, где их ждали лишённые даже минимального комфорта суда.

И солдаты. Много солдат, которые даже и не стреляли, но скучно, буднично перемалывали бесконечное число конкретных жизней, отрывая людей от земли их отцов, дедов, пра-пра-прадедов. Сопротивлявшихся было много, но долго ли посопротивляешься с вилами против винтовки? Путь к морю был усеян телами. Но даже им завидовали те, кого силой затолкали на утлые, вонючие суда. Ведь убитым всё-таки лежать в своей земле. А оказавшимся на полу-прогнивших досках палуб предстоял путь к совсем другим берегам.

Или не к берегам, ведь очень многим это путешествие удастся только начать.

* * *

Их семье повезло. И в том, что до моря они добрались все вместе, не растеряв по пути, в ужасной толчее и неразберихе ни друг друга, ни телег со спешно выхваченным из дома немногочисленным добром. И в том, что корабль, на который они, вместе с почти тысячей односельчан, погрузились, был сравнительно не дряхл и довольно бодро держался на плаву – имел шансы всё-таки дойти до большой земли. И в том, что большую часть их пути к чужим берегам солнце деликатно пряталось за тучами, не обжигая, не выжигая, не паля.