Сплетня

Все они работали на Байрама уже так давно, что иногда Нуце казалось, что это и была её единственная жизнь – что иначе быть уже никогда не могло. Она была в той прекрасной поре юности, когда мечтается слаще и смелее всего. Но её мечты не летели ни к принцам, ни к князьям, ни к дивным нарядам. Она вся, целиком, сосредоточилась на главном: кто-то из них троих должен вернуться. Неважно, кто – кровь-то одна, а в этом странном, переполненном войнами и походами мире женщины выживали даже чаще, чем мужчины. Но лучше бы, конечно, братья: только так продолжится родовое имя.

Ибрагим, проходя по Байрамову двору своей особой походочкой, с оттяжечкой, с нарочитой ленцой, гордо нёс тщательно выбритую голову. Нуцу всегда раздражала эта манера местных: смотреть из-под полуопущенных, словно сонных век. Какое-то неизменное, всеобъемлющее презрение ко всем, кроме высших. Равных – нет. Есть те, кто ниже, и начальство. Чтобы не попасть в число нижних, ты своё превосходство сперва докажи: эти ничего не принимают на веру. Впрочем, она-то – женщина, какое уж тут превосходство.

Нуца пожала плечом и вернулась к своему ковру. Этого на её родине не умели, а тут пробовали учить всех девиц, и оказалось, что у неё, в общем, большой талант. Тонкие пальцы ловко и быстро перебегали от нитки к нитке, словно ворожа, словно ничего особенного даже и делая, а просто поглаживая, перекручивая, слегка подталкивая друг к другу цвета и оттенки – но когда Нуца разгибала спину, чтобы хоть ненадолго закрыть уставшие глаза, на огромной ковровой раме перед ней оказывалось плещущее, разморенное солнцем море, или шелестящий под дальним ветром лес, и всегда – горы. Если бы кто-нибудь спросил Нуцу в её далеком уже счастливом детстве, любит ли она горы, она бы только удивленно заморгала: это всё равно, что спросить, любит ли она, например, воздух. Или пыль на дороге. Они – есть, и все тут, и какая, в сущности, разница, любит их кто-нибудь или нет? Красивы они или нет? Но теперь, когда многие годы подряд все вокруг было плоским и неродным, она точно знала: горы она любит. Впрочем, как и воздух, как и пыль на дороге, но – на своей.

Нуца беспокойно нахмурилась – что-то было не так – и распахнула глаза. В этот момент Ибрагиму показалось, что горячая, спиртная волна дорогого ракы прокатилась по гортани и растаяла где-то в желудке, обдав все внутренности теплом. Он просто случайно зацепился за неё взглядом – какой мужчина пропустит изящный женский профиль в окне – и совершенно не собирался замедлять шаг, но тут она открыла глаза…

* * *

– Нет, обара, нет, как ты только могла такое подумать?!

– Это ваш единственный шанс, Мамсыр.

– Должно быть какое-то другое решение!

– Должно быть… но его нет. Уже столько лет мы его ищем.

– Но мы должны ехать втроём, мы не можем оставить тебя здесь и… ему!

– Он не хуже других… Все равно бы это когда-нибудь случилось.

– Нуца… Ему сорок три.

– Всем когда-нибудь будет сорок три.

* * *

На этот раз Мамсыр и Мушни моря не видели: они сидели не на палубе, а глубоко в трюме, скрытые, как и сотни других таких же, от любопытных чиновничьих глаз.

По палубе гуляли только официальные пассажиры: их было ровно двести (не считая, конечно, жен и детей), и только они получили официальное разрешение великой империи вернуться на родину. Они должны были сойти на берег и дать начало новой жизни12. Непосильная ноша – ответственность перед историей и кровью, но именно им предстояло возродить рассеянный по ветру народ…

К счастью, ношу эту было с кем разделить. В душной, влажной темноте трюма к той же родной земле стремились еще двенадцать сотен душ. Многие – без жен и детей, но все – с фанатичной надеждой, что теперь-то всё будет совсем иначе. Что всё заветное – удалось.

Бесплатно на этот пароход, конечно, было не попасть. Билет стоил безумного дорого, и всё равно официальные места закончились, казалось, в первый же час. Зато тут же развернулась подпольная торговля пропусками в трюм. Слух распространился быстро – как пожар в сушняке. Некоторые не поверили: слишком уж много рейсов вернулись назад с теми же отчаявшимися пассажирами, которые всего несколькими месяцами раньше всходили на борт полными самых радужных ожиданий. Но кто не верил – не о тех и речь: на родину возвращаются лишь самые стойкие. И богатые, ведь даже за нелегальный билет в трюм просили целое состояние.

* * *

Слухи вообще такая вещь – распространяются быстро и легко, о чем бы они ни были. А уж если пахнут скандалом или позором… Ни Мушни, ни Мамсыру в глаза пока никто ничего не сказал – кулаки-то аргумент весомый, да к тому же у пояса поблескивал недобрый кинжал. Но словно тонкая корочка льда отгораживала их от остальных.