Сплетня

Собрался сам, собрал хлеба и сыра, отправился в неблизкий путь. К святилищу. Обряд провёл по всем правилам. Духов земли молил сжалиться – отвести морок. Освободить. Очистить. И вышел из аныха ликующим. Переполненным верой: моя будет. Как уж ему духи знать дали – то секретом Кадыра осталось. Никому не открыл, а только вылетел обратно, как на орлиных крыльях: всё будет, всё, сил только надо накопить и решимости побольше и – вперёд, к мечте. К Астанде.

К ней он и отправился прямо из святилища, особо уже не размышляя и не страшась. В конце концов, чего ему опасаться – ему, не убоявшемуся с самими духами в «Ахылпахас»14 сыграть. Да не просто сыграть – а первому до шеста добежать, и шапку с него сорвать, и выиграть, выиграть всё: удачу, обещание счастья – да что там: саму жизнь!

* * *

В село Кадыр вернулся на третий день, уже за полночь. Все окна Зафасова дома были темны, нигде ни занавеска не шелохнется, ни тень не мелькнёт. Тихо. Все спят. Кроме псов, конечно – эти даже если морды на лапы сложили, глаза зажмурили, чуть что скрипнет – такой вой поднимут… Пустобрехи. Зачем же оно, не будем скрипеть.

Кадыр устроился за толстой полосой колючих кустов, служившей Зафасову хозяйству оградой. Хорошая, конечно, вещь – колючка-цитрус. И теленок-молокосос со двора не уйдет, и человек лихой на шипы не полезет. И забора вроде как и нет: открыт дом, как велит традиция, любому гостю. Коли он с добрым, конечно, намерением пришёл.

Добры ли его намерения, Кадыр и сам, пожалуй, не знал. Но точно знал, что они – тверды. Он долго всматривался в темнеющий в ночном мареве силуэт дома, пытаясь угадать, где в нём окошко Астанды. Ему казалось, что угадал: по какому-то особому мягкому отсвету – словно именно оттуда веяло прохладой, такой манящей посреди душной июльской ночи. Так он и сидел по ту сторону кустов, глядя на окно и пытаясь прогнать видение разметавшихся по подушке толстенных растрёпанных кос.

– Как думаешь, она их расплетает на ночь? – спросил дух.

– Зачем? Она ещё не мужняя жена, кого ей очаровывать – сестёр? – резонно ответил Кадыр, задумчиво покусывая травинку.

– А для тебя?

– А для меня расплетёт. Хотя нет: я сам расплету. До самого конца.

Он почти ощутил под пальцами тяжёлый, гладкий шёлк её волос. Закрыл глаза и неторопливо, прядь за прядью, освободил от тесной аккуратности круто завитые локоны. На лоб и щёки брызгали весёлые искры – это Кадыр, расплетая пряди, выпускал на волю запутавшихся в них за день солнечных зайчиков. Они выскакивали и зависали где-то неподалёку, растворяясь в воздухе и добавляя ему частичку своего света. От этих растворимых зайчиков окружающая плотная тьма потихоньку светлела, светлела, пока, наконец, сквозь неё не проступили отчётливые очертания гор, чтобы затем всё увереннее и торжественнее покрываться зябкой рассветной позолотой.

– Эх, люблю их, – сказал дух.

– А я их такими редко вижу, – признал замерший от восторга Кадыр. – А может, никогда и не видел. Вот ведь странно: всю жизнь тут живу, моя ведь земля, а такой красоты не знал.

– Это потому, – назидательно провозгласил дух, – что красота к красоте тянется, и красота на красоту глаза открывает. Ээээ… вот.

Откуда-то из кустов донеслось отчётливое хихиканье. Но Кадыр подумал, что смеяться тут совершенно не над чем. Прав ведь дух: кабы не Астанда, спал бы он сейчас сладким сном на старом тюфяке в углу отцова дома, и никакие золотые горные пики его бы совершенно не интересовали. Может даже, кабы и увидел бы – не осознал бы всей прелести этой мимолетной роскоши оттенков.

– Это хороший знак, – сказал Кадыр. – Само солнце идёт благословить моё решенье.

В кустах уж совсем неприлично прыснули, и Кадыр сердито уставился в сторону звука и даже погрозил кулаком. Потом подумал, насколько это глупо: грозить духам кулаками. И просто гордо отвернулся в сторону заветного окна.

И очень вовремя, потому что именно в этот момент занавески вздрогнули, мягко шевельнулись, и тонкая белая рука легко толкнула створку окна наружу.

У Кадыра пересохло во рту.

Тихонько напевая, кто-то ходил по комнате, но голос было не разобрать: это могла быть любая из сестёр Астанды. А могла быть и она сама. Кадыр стал осторожно распрямлять ноги, расправляя затёкшие члены. Тело отзывалось не столько благодарностью, сколько досадой: в отличие от разума и зрения, тело Кадыра давно и прочно спало, набираясь сил после трёхдневного перехода и перед решающей битвой с судьбой.

– Она, – уверенно сказал дух.

В кустах молчали, не подтверждая и не опровергая это заявление. Кадыр напряжённо вглядывался в окно. Уже полностью рассвело, и начинающийся день тоже расправлял затёкшие за ночь ветки, травинки, листья – было как-то по-особому отчётливо видно каждую деталь, каждый штрих, каждую мелочь. Но главного всё равно видно не было: кто же именно находился там, в комнате с открытым окном.

Внезапно плеснула вода – Кадыр вздрогнул, словно это его окатили из ведра – и тот же нежный голос продолжил свою непонятную, мурлычущую песню. А, теперь уже где-то за домом, сообразил Кадыр. Наверное, у умывальника.