Сплетня

Полотно выбирала придирчиво: чтобы тонкое и нежное на ощупь, но крепкое и прочное на разрыв. Кроила строго по фигуре: чтобы не жало, не тёрло, не слишком облегало и не слишком фалдило – и получалось всегда идеально. Продуманные клинья заставляли ткань струиться, словно мягкий туман окутывал тело. Изящные рукава охватывали руку свободно и легко, а плотный манжет запирался на узком запястье на крохотную пуговку. А потом, уже по готовому, пускала тонкую изящную вышивку. Сестра как-то спросила: и не лень тебе? не увидит же никто, сносишь, пока мужа себе нужного найдешь, с твоим-то гонором. Астанда изумленно вскинула брови: как это никто? А я? Разве этого не достаточно? Сестра только глаза закатила: ну и гордячка ты, Аста!

Гордячка – это может быть, но точно не лентяйка. Ни одна из сестёр не вставала каждое утро на заре, чтобы сменить рубаху на свежую и прополоскать себе прежнюю на завтра. А Астанда вставала, напевала, и, с удовольствием переодевшись, тщательно простирывала в ледяной воде с щёлоком все свои элегантные сокровища, мягко отжимала, чтобы не повредить вышивке и уносила в самый дальний угол заднего двора, в высокие заросли старого лавра – отец называл их рощей. Там у неё был налажен свой маленький, но чистый уголок для просушки: натянутые меж старых сучьев верёвки, горстка прищепок да метёлка, чтобы снимать постоянно нарастающую паутину. Никто чужой забрести сюда не мог, ни нарочно, ни случайно: гости проходили только по главному двору, а на задний, где теснились хозяйственные сараи и поленницы, не забредали никогда; с другой же стороны, заросли лавра упирались прямо в обрыв, под которым зиял глубокий овраг – даже в самую отчаянную жару оттуда веяло сыростью и опасностью. Так что Астанда, встряхивая и развешивая свежие исподние рубашки и панталончики, была спокойна: ничей посторонний глаз её тайну не оскорбит. Меж тем, предмет был столь деликатен, что если бы кто, не дай Всевышний, увидел, то оскорбление было бы уже не только ей, а и всему её роду.

* * *

Буквально через пару осторожных шагов вдоль колючей ограды Кадыр снова услышал тихонько напевающий голос – но доносился он теперь откуда-то издалека, приглушённый не то расстоянием, не то какой-то стеной. Неужто в дом зашла, испугался Кадыр. Неужто всё-таки шанс упустил?

Осторожно, чтобы не разбудить собак, он крался вдоль аккуратно подстриженных кустов, пытаясь обогнуть дом. Однако вскоре обнаружил, что это не так-то просто: через несколько десятков шагов просторный, зеленый Зафасов двор заканчивался, и начинался не менее внушительных размеров сад, но ряд колючего цитруса продолжал охватывать все владения единой надежной цепью. То есть теперь Кадыр не обходил дом, а удалялся от него, с каждым шагом теряя и без того призрачные шансы увидеть и узнать, кто же там, на заднем дворе не спит и плещется в такую рань. Нет, так дело не пойдет, подумал Кадыр. Здесь должен быть лаз. Мне же обещана победа – здесь должен быть лаз.

Лаза не было, но зато – Кадыр глазам своим не поверил – у одной из яблонь, росших у самой ограды, стояла лестница. Видимо, кто-то залезал опрыскать листву от жуков или подвязать пожухлый вживленный черенок – по пышным яблоням было видно, что ухаживают за ними по всем правилам садовой науки. Кадыр огляделся и даже вздрогнул, обнаружив неподалеку толстый срубленный сук – как раз такой, чтобы поддеть лестницу, свалить её на кусты, а затем им же и подцепить, перетаскивая её на свою сторону.

– Эй, а ты точно не Акачаа? – с опаской спросил он, покосившись в ту сторону, откуда обычно говорил дух.

– Не-а, – беспечно отозвался тот.

– «Не-а» – не Акачаа, или «не-а» – не точно? – совсем озадачился Кадыр.

– Слушай, ты бы поторопился, герой, а? Солнце уже эвон где!

И впрямь, подумал Кадыр, это можно выяснить потом. Он быстро перетащил на свою сторону лестницу, ловко перебрался по ней на ближайшую яблоню и спрыгнул в сад. Мокрая высокая трава сразу обняла сапоги утренним холодом, сыромятная кожа стала напитываться, набухать. Не обращая внимания, Кадыр бесшумно двинулся меж деревьев, на всякий случай пригибаясь к земле и чутко прислушиваясь, не забрешут ли собаки. Но духи и впрямь хранили его: спали псы, спали и хозяева – и вот он уже прокрался к дальнему краю сада, примыкавшему к заднему двору.

Астанда шла к дому, по-прежнему напевая, вся озарённая утренним солнцем – умопомрачительно легкая, сияющая, гибкая. Выбившиеся из-под платка пружинки кудрей подрагивали при каждом шаге, рассыпая, как показалось Кадыру, снопы солнечных зайчиков. Он зажмурился: моя будет. Или мне не жить.

– Хмм, – скептически напомнил о себе дух. – Насчет не жить – это тебе обеспечат довольно быстро.

Совсем близко отчаянно завопил петух. Кадыр, по-прежнему пригибаясь, метнулся назад, к лестнице, перемахнул обратно и предусмотрительно затащил её в толщу кустов. Со двора и из сада уже нёсся истошный лай всё проспавших и теперь пытавшихся оправдаться псов – но Кадыр был уже далеко, унося в обессилевшем сердце облик той, которой ему предстояло добиться или умереть.

* * *