Сплетня

Его обхватили чьи-то руки, в лицо кто-то заглянул, и оказалось, что он уже не смотрит туда, но все равно видит – хотя и сквозь Адгура, который почему-то тоже оказался здесь и ещё, кажется, что-то говорил или даже кричал – но звука не было, только перекошенное от ужаса лицо, расплывающееся и все менее чёткое, а сквозь него – по-прежнему резко, ясно и неизменяемо проступало разодранное выстрелом в клочья, растерзанное и беззащитное вышитое исподнее бельё его любимой дочери.

* * *

Адгур так и не смог уснуть в ту ночь, так и промаялся, задаваясь безответными вопросами и терзаясь все более и более нехорошими предчувствиями. Поэтому грохот отцовских сапог по двору он услышал сразу и, решив, что тот что-то заметил, тотчас же рванулся следом – и очень вовремя, потому что иначе не успел бы подхватить оседающего в сердечном приступе старика.

Адгур никогда в жизни ничего подобного не видел, и понятия не имел, что в таком случае делать, а потому просто закричал страшным голосом, подзывая мать и сестёр.

Так и получилось, что разорванную выстрелом Астандину сокровенную тайну увидели не только все домочадцы, но и соседи, тоже прибежавшие на его отчаянный крик. Даже много, много лет спустя, давно покинув эту землю и этих людей, Адгур так и не сможет себе простить ни этого крика, ни того позора, который он невольно навлёк на свой дом и свой род.

Через несколько часов, когда обнадеживший всех относительно шансов Зафаса выкарабкаться лекарь, наконец, ушёл, Адгур мрачно взглянул на братьев и коротко бросил:

– Идём.

Они оставили у постели отца растерянных сестёр и зашагали в рощицу, из которой молча плачущая, смертельно бледная мать уже убрала ошмётки изувеченной ткани. Зашли, встали рядом. На том же пружинистом дёрне, на котором так сладко спалось Кадыру, стояли двое юношей и один мальчик – трое смертельно оскорблённых, пылающих ненавистью и жаждой мести братьев, больше всего на свете желающих понять: кого именно они ненавидят.

– Он прошёл здесь! – совсем детский голос младшего, Ахмета, азартно зазвенел. Несколько чуть надломленных ветвей явно намекали, что в кустах кто-то недавно ходил – но, впрочем, это вполне могла быть и сама Астанда, подумал Адгур.

– Он должен был что-нибудь обронить, – произнес он. – Должен. Духи не могли оставить нас совсем: он должен был что-то обронить. Надо найти. Иначе…

Братья и сами знали, что «иначе». Месть в пустоту. Им нужен был адрес. Предмет для конкретной, действенной ненависти. И они склонились над землёй в твёрдом намерении во что бы то ни стало улику найти. Духи да помогут обиженным безвинно.

Но перепуганные духи, видимо, тоже застыли в ужасе от содеянного. Никто не хихикал ни в кустах, ни в ветвях – все было абсолютно тихо. И никаких улик. Совсем. Совершенно.

Адгур сел на дерновый подлесок, упер локти в колени, безвольно бросил кисти рук и закрыл глаза. Вот сейчас придёт ответ. Он так уже делал не раз – если, например, овца сбежала и надо понять, где искать, или поле не отвечает, пора ли сеять, или надо выбрать при покупке лучшего телка. Ответ приходил всегда. Придёт и сейчас.

* * *

Честно говоря, болтуном Джансух не был. Он был пастухом. А это значит, что из собеседников – в основном козы да бараны. Много ли с ними набеседуешь? Зато времени свободного – хоть ложкой ешь. С лихвой хватает и на то, чтобы увидеть, и на то, чтобы услышать, а главное – сопоставить и сделать выводы. А уж кто те выводы услышит, вопрос не главный. Они же уже есть. Дело сделано.

А видел Джансух, как молодой Кадыр, пропадавший вот уж несколько дней как, возвращался домой в тот самый час, как всем только вставать полагается. Это пастухи – народ ранний, до солнца встают. Остальные всё же первых петухов дожидаются.

А ещё видел Джансух, что в кустах, что огораживают Зафасов сад, по-свежему примяты ветки. Не удержался – заглянул (ну вдруг козлёнок там прячется?). А там – чудеса: лестница. Кому бы нужно лестницу хранить в кустах?

А ночью услыхал Джансух выстрел, и переполох, и отчаянный, но быстро смолкший собачий лай. Ну, дело-то житейское: небось, шакал забрёл, кур воровать пристроился, вот и стреляли. Странно, правда, что собаки так быстро смолкли – ну да утомились, видно, жара стоит которую неделю, духота всех изводит.

А утром, как раз, когда он гнал скот, услышал Джансух крик. Такой страшный, что бросил отару и побежал на Зафасов двор. И увидел такое, что видеть бы, конечно, не надо бы…

* * *

– Адгур, – тихонько позвала сестра. – Там Джансух пришёл. Тебя просит.

Адгур вздрогнул и открыл глаза. Метнул сердитый взгляд: сбила, глупая, ответ-то не пришел ещё. Но встал, хлопнул по штанам, сбивая травинки, и пошёл к калитке.

– Ора, добро тебе, Адгур Зафас-ипа! – приподнял шапку пастух.

– И тебе добро, – кивнул Адгур.

– Слышал я, Зафас Шьабат-ипа, нездоров? Да подарят духи ему много новых сил!

– Нездоров, – мрачно подтвердил Адгур, не понимая, к чему этот разговор. Джансуха он не любил – за всезнайство и неторопливую манеру долго водить за нос, а потом сказать гадость. Чего-чего, а гадостей и без него сейчас хватало.