Сплетня

Кое-как отработав день в поле и вернувшись домой перекусить, Кадыр застал врасплох шепчущихся, округляющих черные глаза сестёр. Уже через несколько минут он знал всё и гораздо больше: как огромный, наглый абрек вломился ночью на Зафасов двор, как швырнул псам мяса с сонным соком, как искал лаз на женскую половину дома, чтобы похитить… ах, нет – как ты не понимаешь?! чтобы сразу и обесчестить! – ох, что, прямо при отце и братьях?! – ну он же наглый!!… одну из молодых девиц этого дома, но не нашёл впотьмах дверь… ах, нет, ну как её можно не найти?? просто она была заперта на засов! а наша вон, расшатана совсем – а нас-то, нас кто от него убережёт?!… и когда не попал в дом, то в ярости кинулся всё крушить и деревья выдирать прямо с корнем!.. ах нет, ну как с корнем – просто ветки ломал! – ну что ты говоришь, тебя же там не было, а Гуащахан сама всё видела, своими собственными глазами – прямо по всему двору брёвна прямо с корнями и валяются! А одно дерево за что-то зацепилось, и не мог он вырвать его, смотрит – а это (ой, мамочки!) исподнее девичье, и так он разгневался, что ничего у него не выходит, что достал ружьё и кааак пальнёт!

– Зачем?.. – совершенно растерялся от горя и беспокойства Кадыр. Голова его просто разламывалась: он совершенно, абсолютно не мог понять, что произошло и как именно, но ясно видел, что его хрустальный, солнечный, напитанный июльским лавровым духом новый мир разбит вдребезги. Он-то точно знал, чьё это исподнее и что это за деревья. Но… кто же стрелял?!

– Ну как зачем?! – укоризненно воззрилась на него сестра. – Чтобы всё-таки обесчестить! Хоть так.

– И что, его… поймали?

– Нет, – азарта в глазах потенциальных жертв наглеца изрядно прибавилось. – Ищут! Найдут – прибьют, это уж точно.

* * *

Кадыр бы тоже – прибил. С удовольствием. С оттяжечкой. С хрустом. Врезал бы острыми костяшками побелевшего кулака прямо под челюсть и смотрел бы с холодной яростью, как беспомощно запрокидывается от неожиданности голова, а затем рубанул бы с размаху коленом в пах, туда, где корень сотворенного зла, и последним, холодным, железным жестом переломил бы ребром ладони позвонки скрючившейся от боли шеи – шеи, носившей такую преступную голову, в которую могла прийти такая чудовищная мысль…

Он даже не кипел. Он словно вымерз весь изнутри, словно весь превратился в ледяной гранитный грот, пустой и гулкий, сулящий смерть всякому, кто рискнет в него попасть. На негнущихся ногах, с остановившимся взглядом, он ушёл со двора под удивлённое моргание сестёр, которые даже представить себе не могли, что именно его так задело.

Найти. Найти и убить. И будь что будет. Все равно жить больше не выйдет. Нечем теперь ему жить.

– Говорил же тебе: не ходи ты… – тоскливо вздохнул дух. Кадыр промолчал, даже не моргнул. Он строил план.

Прежде всего – пойти взглянуть. Увидеть своими глазами. Второе – падать в ноги Зафасу, просить Астанду. Опозоренную, растерзанную – любую. Вот она какой оказалась, его победа. И впрямь: ему достанется – кому же ещё, теперь-то – но не так он, конечно, хотел. Посмеялись над ним духи аныха. Посмеялись.

– Тоже мне, прозорливец, – огрызнулся дух. – Никто ничего подобного не предполагал. Мы с ребятами вообще не понимаем, что произошло.

Кадыр его не слушал. Он напряженно размышлял, кто это мог быть – кого искать, на кого хотя бы подумать. Вариантов было немало: гордячка Астанда обидела отказом многих, крови горячей вокруг – хоть отбавляй. Но это значит, что не один он, Кадыр, в роще лавровой побывал. Не он один её нежные сокровища видел. Не он один представлял себе, как скользит… Кадыр даже застонал от отчаянья: нет, нельзя, невозможно, сердце лопнет прямо сейчас.

Он несколько раз прошёл мимо Зафасова двора. Там по-прежнему было многолюдно: ближние соседи приходили узнать о здоровье хозяина, любопытные обитатели другого конца села – увидеть своими глазами: неужто и впрямь брёвна валяются, неужто и впрямь корнями наружу? Брёвен, конечно, не было, но и в рощу было, конечно, не заглянуть – как пройдешь на задний двор, при хозяевах-то? Безумно надеялся хоть мельком увидеть Астанду, но не получалось: по хозяйству хлопотали заплаканные, бледные сёстры, но ни матери, ни братьев, ни Асты на дворе не было.

Про Зафаса говорили, что выкарабкается, крепкий мужик. Но при этом поднимали многозначительно брови: здоровье-то вернуть можно, а вот честь… кому ж теперь все его красавицы нужны? Кто рискнёт?

В третий раз проходя мимо колючей ограды, Кадыр вдруг запоздало сообразил, что именно тут и лежит его лестница – та, которая уже помогла ему однажды пролить в сердце мир, свет и покой. Именно этого ему сейчас не то, что не хватало – с трудом верилось, что всё это вообще существует на свете. Свет – это солнце, солнце – это Астанда, и раз нет света и солнца, то и мира с покоем больше нет.

Совсем.

Но лестницу всё же лучше убрать

* * *

Прийти за ней он решил сразу после полуночи. Можно было и раньше – он был уверен, что измученные волнениями такого сложного дня обитатели Зафасова дома уснут рано. Но хотелось не рисковать. Чтобы уж наверняка.