Сплетня

Но он уже давно привык жить сам. Один. Ясноглазая Ксеня уж много лет как проросла корнями в своем Касее, стала родной в чужом, далёком мужнином селе, уже давно перестала бояться свекрови и более того – уже сама стала свекровью юной жене своего первенца. Феня, так никогда и не смирившаяся с плохо пропечатанной на дрянной бумаге фразой «пропал без вести», всё ждала в маленьком доме на самой окраине села своего непутёвого Рустема – назад с его второй и главной войны – и ни за что не соглашалась возвращаться на братнин двор, потому как – а вдруг Рустем однажды придёт, а дом его пуст, и никто в нем его не ждёт?.. Наргиза, ещё более ослепительная, чем когда-либо, полностью сосредоточилась на добром имени своего Николая, уверенная, что уж теперь-то, после войны, все обернутся и посмотрят на страшные тридцатые совсем другими глазами…

Сам Темыр, в отличие от братьев Гумалы, на настоящем фронте так и не оказался. Конечно, его призвали – никакой брони он не имел – зато, в отличие от зятя, имел удивительную везучесть и умение поймать верную волну. Всю его жизнь в нужную минуту ему подставлял плечо кто-нибудь из тех, с кем его, пусть и случайно, сводила судьба. Помочь, поддержать, подсобить – никогда у него не было в этом недостатка – никогда, даже во время войны. Поэтому, хлопотами дальней родни давних соседей, попал он в армию не действующую, а резервную – ту, которую командование держало у закавказских нефтяных промыслов на случай беды. Правда, силы эти резервные были не очень большими – но они были, а значит, там могло найтись место и для Темыра. И оно нашлось.

Так что пороха он по-настоящему так и не понюхал.

Зато вдоволь хлебнул печалей чужой земли: и голода, и усталости, и страха всех окружающих (знали ведь: к ним идут, к ним, к их чёрному жидкому золоту, оно и есть – вожделенная цель всех этих массированных наступлений и внезапных прорывов). Армейская дисциплина не давала отойти в поле, тронуть ладонью виноградную лозу, надышаться, напитаться – и он смотрел издалека, как чахнет без хозяйской руки многое, слишком многое – и сердце сжимали ледяные пальцы: а моё-то как, домашнее, тянет ли Наргиза одна, справляется ли?

Наргиза, вернувшаяся в отчий дом с началом беды, справлялась. Пусть и не так проворно, как он, но упорно тянула хозяйство вперёд. Так что когда Темыр вернулся со своей тихой войны домой, выдохнул с облегчением: спасибо, обара, сестра моя, сберегла!

* * *

А беречь было что.

Ещё в самую смуту, в конце двадцатых, когда вольные хуторские хозяйства все подряд перелопачивались, ибо надо было собрать земель на целый колхоз, Темыр, постояв у лозы дольше обычного и проводив взглядом ярко-алый закат, затянул черкеску сыромятным ремнём потуже, взял с собой оплетённый ивовым прутняком жбан и направился к свеженазначенному председателю колхоза.

– Добро тебе, Баграт, – склонил голову, входя, Темыр. Баграт только хмыкнул: давняя хитрость – то ли поклонился человек, то ли лоб от притолоки уберёг, как понять. Но привстал и вскинул приветственно руку:

– И тебе добро, Темыр Мамсыр-ипа. С чем пожаловал? Надеюсь, сам прикинул, какой надел из своей земли колхозу отдать, а?

– Большой нынче был день, Баграт Хонач-ипа, а у тебя с твоим новым непростым делом – и подавно. Моя лоза щедрая, имею вот немного вина. Есть тебе кому спасибо сказать за удачи нынешнего дня?

– Себе, Темыр, себе надо говорить спасибо. Только свои руки, да своя земля – то есть, я хотел сказать, коллективная, ведь сообща-то оно быстрее и надёжнее со всем справляться. И ты скоро в колхоз вступишь, и тогда сразу поймёшь, насколько это ловчее и проще, чем тащить всё одному.

– Твоя правда, Баграт, одному оно всегда тяжело. На-ка вот, попробуй – это мы с сёстрами давили-работали, сообща, как ты любишь.

– Хитёр ты, Темыр, – засмеялся Баграт, – да меня, старого лесного кота, не проведёшь. Отсрочки пришёл просить? Нет у меня уже времени на отсрочку, сверху спускают план, Нестор просит колхозов – а Нестору как откажешь?

– Твоя правда, Баграт, всегда сложно хорошему человеку в просьбе отказать. Так и ты мне не откажи – выпей со мной за здоровье нашего Нестора, а затем – за твоих родных, и моих родных – чтобы здоровья чаша всегда была полной, чтоб аж блестела на солнце, да?

– Хороший ты парень, Темыр, – вздохнул Баграт, пока жена его привычно выставляла тарелки на стол. – Хороший и работящий, просто ты ещё не до конца разобрался, что к чему. Оно и понятно – сам ты ещё молодой совсем, а отца давно схоронил, а жив бы был отец, так он бы, может, и… хотя… – Баграт запнулся, вспомнив сурового, пешком чуть ли не из самого Константинополя вернувшегося к своей собственной земле Мамсыра Ахмет-ипа и счёл за лучшее ход мысли слегка сместить: – Так раз нет у тебя отца, Темыр, послушай другого старшего – да вот хотя бы меня.

– Конечно, Баграт, я всегда рад хорошему совету, всякий тебе это скажет. Но прежде – за душевную беседу, м? – и он поднял к холодноватому свету керосиновой лампы стаканчик, сразу озарившийся тёплым, густым рубиновым бликом.