Сплетня

Что будет, когда я столкнусь с ней лицом к лицу? Что я скажу? Что она сделает? Если бы только Альфи был здесь в машине, мы могли бы просто уехать и никогда не возвращаться. Начать новую жизнь где-нибудь в другом месте, оставив все позади. Сбросить прошлое, как старую кожу. Именно так она в конце концов и поступала, и не единожды.

Мы уже подъезжаем. Последний отрезок пути. Знакомые развязки и повороты. Лента дороги уже не прямая, а извилистая. Дальний свет включен. Дальний свет выключен. Придорожные деревни сияют, как гроздья драгоценных камней. Пабы и рестораны. Супермаркет. Все нормально, и все там, где было всегда. Единственное, что изменилось, — это я. Мое прошлое, настоящее и будущее. Искореженное до неузнаваемости.

Последняя деревня перед Флинстедом подмигивает нам в темноте.

Лиз всегда звонит лишь глубокой ночью. Большинство людей боятся позднего телефонного звонка. Для них это может означать только одно: случилось что-то плохое. Что-то, требующее немедленных действий.

Несчастный случай.

Трагедия.

Смерть.

Так что, когда я вижу ее имя, вспыхивающее на экране моего телефона в семнадцать одиннадцать, я знаю. Знаю — что-то случилось. Это игра, в которую я играю всю жизнь. Игра, в которой я почти выиграла.

Я понимаю, что Лиз собирается сказать, еще до того, как она это скажет, и когда она говорит… ее слова пронзают мое сердце. Тысячей ножевых ударов.

Джоанна знает. Джоанна знает. Джоанна знает.

Сегодня я не выйду из дома. Я не стану надевать кроссовки и носиться по улицам, как привидение. Меня не будет тянуть к свету ее окна, словно мотылька к пламени. К сладкому теплу ее глаз и губ. К горячему блаженству ее постели.

Теперь она не сможет меня утешить. Моя самая дорогая любовь. Моя Лиз.

Никто не сможет. Чудовище выбралось из клетки.

Глава 45

Меня всю трясет, когда машина подъезжает к ее дому. Ее дому. Не «маминому дому». Неужели это уже происходит? Отторжение?

Майкл выключает зажигание и поворачивается ко мне лицом. Он берет мои руки в свои и по очереди целует. Губы у него теплые и сухие. Его щетина царапает мне кожу.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Я качаю головой. Это легче, чем говорить вслух.

На ее крыльце горит свет. Она обычно не включает его, если только не ждет кого-то или не уходит из дома, собираясь вернуться поздно. Она почти никогда не выходит по вечерам. И рано запирает двери. Так было всегда, с тех пор, как папа нас бросил. К ужину двери всегда запирались, а шторы плотно задергивались. Теперь я знаю почему.

«Хорошо и спокойно, — говорила она. — Только ты и я, уютно, как мышкам в норке».

Мой палец дрожит, когда я нажимаю кнопку звонка, но тот не срабатывает. Я пробую снова, на этот раз нажимая сильнее. Веселая короткая мелодия, под которую мы с Альфи часто танцуем, пока ждем на ступеньках, звучит издевательски. Словно горькое напоминание о счастливом, невинном времени. Сегодня вечером ее безжалостный оптимизм неуместен. Мне следовало просто постучать. Сухим «тук-тук-тук». Но теперь уже поздно.

Как только она открывает дверь и я вижу ее лицо, то понимаю — она уже знает. Лиз, должно быть, позвонила заранее, чтобы предупредить ее, и я этому рада. Рада, что она не приветствует меня как обычно — теплой улыбкой, нежным поцелуем в щеку и объятием за плечи. Рада, что мне не придется начинать разговор самостоятельно.

— Я ждала тебя, — произносит она, и ее взгляд, скользнув по мне, останавливается на машине Майкла, ожидающей снаружи.

Она поворачивается и идет в гостиную. Маленький бокал с напитком янтарного цвета стоит на столике рядом с ее креслом. Она редко пьет в одиночестве. По крайней мере я никогда такого не видела. Хотя откуда мне знать, что она делала, когда я поднималась наверх и ложилась спать? И что делает теперь, когда я дома с Альфи, а она здесь, наедине со своей ужасной тайной? Откуда мне знать об этой незнакомке, которая называет себя моей матерью?

Она кивает на буфет:

— Хочешь чего-нибудь выпить?