Сплетня

Мой первый инстинктивный порыв — отказаться. Но я ничего не ела с самого ланча, а после первого глотка обжигающего горло бренди в отеле остальное содержимое стакана проскользнуло в меня слишком быстро.

— Боюсь, у меня есть только «Дисаронно» или херес, — продолжает она, присаживаясь на корточки возле буфета и заглядывая внутрь.

— Я выпью хереса.

Это кажется неправильным. Сидеть, потягивая херес, будто гостья, в то время как тебе собираются подтвердить худшую из возможных новостей. Останавливаясь на самых ужасных подробностях. Объясняясь. Но я точно знаю, зачем она это делает. Она насколько возможно оттягивает начало разговора. Ей необходимо это время, чтобы повозиться со стаканами и бутылками, поставить еще одну подставку на кофейный столик или убрать херес в буфет. Потому что это нормальные, обыденные действия. То, что вы делаете, когда кто-то заглядывает к вам на вечернюю выпивку. Она пытается растянуть иллюзию нормальности до последней возможной секунды. Наверно, мы с ней обе такие.

Иллюзия нормальности. Это все, что когда-либо у нас было. Иллюзия.

Я беру предложенный напиток — слишком полный стакан «Харвис Бристоль Крим», и моя рука дрожит, когда я ставлю его на стол.

Теперь и только теперь мы осмеливаемся взглянуть друг на друга.

— С чего мне начать? — спрашивает она, не сводя с меня глаз. И я первая опускаю взгляд.

Я смотрю на свои руки, лежащие на коленях, на вздувшиеся вены.

— Начни с самого начала. Начало ничуть не хуже, чем любое другое место.

Она кивает:

— Но сперва я хочу, чтобы ты знала: ты и Альфи — самые важные люди в моей жизни.

— Важнее, чем Лиз?

Она выглядит такой потрясенной, будто я только что подошла и влепила ей пощечину.

— Как ты можешь даже спрашивать об этом?

— Наверно, в связи с тем, что она знает о тебе все, а я ничего. И ты не лгала ей тридцать четыре года. Возможно, именно поэтому.

Она подносит руки к лицу — в молитвенном жесте, кончики пальцев касаются переносицы — и мягко раскачивается на стуле, словно обиженный ребенок. Я ранила ее своими словами, знаю, что ранила, но ничего не могу с этим поделать. Что-то холодное и черствое поселилось в моем сердце.

— Да, она единственная, кто знает мою историю. Но это не значит, что она для меня важнее тебя. Ведь ты не любишь Майкла сильнее, чем Альфи, правда? Конечно же, нет.

Мои пальцы сжимаются в кулаки. Как она смеет упоминать Майкла и Альфи? Как смеет проводить параллели между своей жизнью и моей?

— Лиз поверила в меня. Она сама едва успела повзрослеть, когда начала работать в Грэй-Уиллоу-Грейндж. Это была ее первая настоящая работа после университета. Очевидно, она стала для Лиз боевым крещением. — Она закрывает глаза и откидывается на спинку стула. — Перед тем как меня выпустили, Лиз, нарушив правила, дала мне адрес своего абонентского почтового ящика и сказала, что я всегда могу связаться с ней при необходимости. И я действительно в ней нуждалась. Я посылала ей письма. Это было рискованно — писать кому-либо под своим новым именем и давать новый адрес, но я ей доверяла. Я всегда могла на нее рассчитывать. Лиз была моей опорой. И по-прежнему ею является.

Она делает глубокий вдох, и ее лицо на мгновение смягчается.

— Все это страшное время, когда я оставалась одна в целом мире, в котором — куда бы я ни пошла, кого бы ни встретила — все таило опасность быть обнаруженной, Лиз оставалась со мной. В своих письмах. Они были единственным, что поддерживало меня на плаву. Пока я не встретила твоего отца, разумеется.

Она наклоняется вперед и тянется за стаканом. Делает глоток.

— Но я слишком далеко забежала вперед. Я собиралась рассказать свою историю с самого начала. Мне нужно вернуться к тому, с чего все началось.

— Нет, расскажи сперва о папе. Он знал об этом? О том, кто ты такая?

Она отворачивается к стене.

— Я хотела сказать ему, как потом и тебе, когда ты стала достаточно взрослой, чтобы понять меня, но не смогла… Просто не смогла… Всякий раз, когда я пыталась найти нужные слова, мне не хватало мужества. Я боялась потерять его, так же как и тебя. Я не хочу потерять тебя.

— Но в конце концов он обо всем узнал.

— Да. И худшим из возможных способов. Исполненные ненависти надписи на входной двери. Кирпич в окно. Толпа соседей снаружи, кричащая и улюлюкающая.

Я представляю эту картину. Очевидно, это происходило за день до того, как нас всех увезли на машине «Скорой помощи». Внезапно я вспоминаю, что это был фургон без опознавательных знаков.

— Так вот почему он нас бросил? Из-за того, кем ты была? Другая женщина, новая семья — это еще одна твоя ложь?

— Нет! Да. Но не совсем ложь. Мы должны были что-то придумать, чтобы объяснить происходящее.

— «Мы»?

— Небольшая группа людей, которые присматривали за мной. Которые до сих пор заботятся обо мне и охраняют. Охраняют тебя. Тебя и Альфи.