В «Гимне критику» (1915) имя Пушкина соседствует с именем Данте, а в «Теплом слове кое-каким порокам» (1915) – с именами Щепкина и Врубеля. Пушкин для Маяковского и в этот период – великий поэт, живой, интереснейший человек, самобытная личность. Но «новое время – новые песни», новые формы. Эта идея была в крови у Маяковского с самого рождения его первых стихов. Он упорно ищет формы, адекватные новому содержанию, новой эпохе, ищет и находит свое поэтическое лицо. А ему твердят: «Это плохо, потому что не так, как у Пушкина». И он отвечает: «Вот с этим очиновничаньем, с этим канонизированием писателей-просветителей, тяжелою медью памятников наступающих на горло освобождающегося искусства слова, борются молодые» («Два Чехова»). Долгую борьбу за
Это было второй причиной раздражения Маяковского, когда перст указующий переводил его взгляд на пушкинский эталон. Разумеется, и характер творений футуриста в этот период трагически-пессимистическим и индивидуалистическим настроем, отвлеченностью образов, усложненностью языка (при всех его блистательных художественных находках) был далек от колорита пушкинской поэзии. В последующие предреволюционные годы, в дни мировой войны социальные мотивы звучат всё чаще в творчестве Маяковского; уже не слышно защиты и проповеди «чистого искусства», апофеоза слова как самоцели художественного творчества. (Вспомним статью «Два Чехова»: «Содержание безразлично… слова – цель писателя… каждый писатель должен внести новое слово… Все произведения Чехова – это решение только словесных задач».) Пушкинские слова, строки, образы вклиниваются в стихотворения Маяковского («Последняя петербургская сказка», 1916 год, и другие).
Реалистичнее становятся произведения Маяковского, яснее – выражение чувств и мыслей, проще – поэтический язык. Это уже шаг к Пушкину, к его эстетическим принципам.
«А почему не атакован Пушкин?»
Революция 1917 года смешала всё не только в великом доме России, но и в умах многих талантливых и честных писателей. Радужные надежды, неподдельный энтузиазм, готовность вынести «временные трудности», потому что «там, за горами горя, солнечный край непочатый», – всё это было. Этими чувствами охвачен и Маяковский.
Пролеткультовцы снова, как и футуристы в 1912 году, кликушествуют: «Долой классику!», требовательно добавляя: «Даешь социалистическое искусство!» Маяковскому Пролеткульт не нравился, как и РАПП позднее, но и он, находясь во власти «ревинстинкта» и, теперь уже надолго, идеи достижимого коммунизма, искренне («потому что нет мне без него любви») выкрикивает лозунги, которые оказываются даже левее официально большевистских. Новое в его понимании – это безоговорочное отрицание старого. Он готов повести за собой роту в наступление на прежнее искусство и с агрессивной запальчивостью взывает в стихотворении «Радоваться рано» (1918):
«Ассенизатор и водовоз» зарвался, факт, как сказал бы известный литературный герой. Впрочем, желающих атаковать Пушкина было достаточно среди малообразованных «культурологов».