Среди дыма и огня

Георгий послушно поплёлся за Мишей. Ему было всё равно, куда идти. Его убитый горем отец лежал сейчас в их пустой квартире, мертвецки пьяный. Сестра была на фронте и от неё не было никаких вестей. Его полк, разбитый красными под Воронежем, был выведен в резерв на пополнение. А он, хорунжий Верин, был отпущен в отпуск для похорон матери. На его фуражку сыпался мокрый снег, серые тучи над головой плотно окутали небо. И никакого просвета не было и не предвиделось.

Миша привёл Георгия в гримёрку, вскипятил ему чаю. Начали приходить другие музыканты, все участливо жали ему руку, расспрашивали, соболезновали и предлагали выпить. Георгий удивлялся, как среди всеобщего горя и зла его личная утрата имеет какое-то значение и вызывает искреннее сочувствие. От рюмки он отказывался. Но вот пришёл скрипач Моня Адлер, и ещё ничего не зная, просто заглянул Георгию в глаза и настойчиво произнёс:

– Молодой человек, послушайте старого еврея, – вам просто необходимо немного водки!

Георгий сдался. Выпив пару рюмок, он почувствовал себя немного лучше. Музыканты, между тем уже выходили на сцену под рукоплескания публики. Он поплёлся за ними, поставил в уголке стульчик, и просидел полвечера, слушая романсы и старинные цыганские песни. Сегодняшняя программа была под стать погоде – задумчиво-меланхоличная. Он увидел слёзы на глазах зрителей, и почувствовал, как его личное горе растворяется в этом празднике всеобщей беды, которым и была для всех Гражданская война.

Я б умереть хотел на крыльях упоенья

В ленивом полусне, навеянном мечтой

Без мук раскаянья, без пытки размышленья

Без малодушных слёз прощания с землёй.

….

Чтоб не молился я, не плакал умирая,

А сладко задремал и снилось мне б во сне,

Что я плыву…плыву и что волна немая

Беззвучно отдаёт меня другой волне…19

Он незаметно уснул сидя на стуле, а очнулся уже ранним утром следующего дня, в пустой гримёрке, на раскладушке. На столе лежала записка:

«Молодой человек, в верхнем ящичке – бутерброды с икрой. Для вас. Стряхните горе, набирайтесь сил. Я с вами всё ещё не в расчёте. Миша Одессит».

Декабрь 1919 г.

1.

«Вот и уходит этот год», – отчего-то подумал Петя. Короткие и обрывочные мысли – это всё, что осталось у него в этот тупом, бесконечном и безостановочном марше. Через Среднерусскую возвышенность, через леса Харьковщины, через Донецкий кряж – Петя шагал почти как механическая кукла. Каждый оставленный войсками ВСЮР город выжигал в его душе большую дыру, которую нечем было заполнить. Впрочем, поначалу он часто молился на привалах, вспомнил про чётки, которые дарили марковцам монахи какой-то затерянной на Белгородщине обители, бил земные поклоны Святому Георгию, в надежде, что тот вновь дарует им победу. Полки марковцев, соединившись в дивизию, вели непрерывные арьергардные бои, в которых им почти всегда удавалось отбросить наседавших красных. Но потом их обходили, и под угрозой окружения они вновь отступали. Так продолжалось много раз. Красные умело вбили клин между Добровольческой и Донской Армиями, и их конница всё время была в движении, расширяя и углубляя прорыв, как будто штыком ковыряла небольшую вначале рану, постепенно делая её смертельной.

Ставшего вялым, апатичным генерала Май-Маевского отрешили от должности. Поговаривали, что Его Превосходительство умело спаивал внедрившийся красный шпион, бывший его личным адъютантом. Май-Маевского сменил энергичный Врангель, и войска на короткое время воспряли духом. Но накопившиеся трудности оказались столь велики, что даже железному Врангелю они оказались не под силу. Единственное, что ему оставалось, так это выводить лучшие белые части, «цветные полки» – Корниловский, Марковский, Дроздовский, Алексеевский – из-под непрерывной угрозы окружения и полного уничтожения, что он с успехом и делал.

После оставления Белгорода с дивизией отступал и её штаб, и генерал Тимановский. Он тоже сильно сдал, запил и ничем не напоминал того «железного Степаныча», что твёрдой волей вёл их на Москву. И вот грустная новость: его срочно эвакуируют в Ростов, в тяжелом состоянии. Подозрение на тиф. Эта болезнь, вкупе с декабрьским холодом, военными неудачами и дезертирством были теми всадниками апокалипсиса, что косили белое воинство. К середине декабря в дивизии в строю осталось чуть менее двух тысяч человек. Фактически она сжалась до полка. С ними шли обозы, санитарные летучки. Где-то рядом шла и Ксения, мужественно неся свой крест сестры милосердия. Они почти не виделись.