Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Умозрительная, или теоретическая, философия дает результаты ознакомления с миром в его объективном аспекте; она включает философию природы, математику и метафизику, которые рассматривают (considerat sed non facit) переменную величину и общие условия бытия, соответственно, в материальном мире. Существуют три стадии, через которые проходит разум, чтобы обеспечить общий вид мира, зрителем которого он является. Средневековье определяет физику или философию природы как «изучение материального мира, пока он несется в потоке перемен, motus». Перемены! Действительно, является ли это вопросом неорганического мира или жизненной сферы растений или человека, атома или движения звезд – всего того, что находится в чувственной сфере, становится, так сказать, переменой, эволюционирует, или, используя средневековое выражение, все находится в движении (movere). Изучить перемены в их сокровенной природе, а также их смысл, чтобы объяснить движение материального мира, – это задача философии природы[92]. Легко видеть, что это изучение регрессивное и синтетическое, что оно общее, так сказать, философское, вследствие общего характера исследуемого материала (материального объекта) и обобщения точки зрения, с которой задается вопрос (формальный объект). Но через все свои перемены и трансформации тела сохраняют общее свойство, первичное свойство тела – количество, так что изучение количества заставляет нас еще дальше проникать в реальность. Математика, которая изучает количество в отношении его причастности к логике, была для древних философской и, следовательно, общей наукой, и в наши дни многие ученые склонны вернуться к этому Аристотелеву понятию. Метафизика глубже всего проникает в реальность и имеет дело с тем, что лежит за гранью движения и количества, – ради единственной цели рассмотрения общего определения бытия.

Но практическая философия не менее обща по характеру, хотя она не имеет отношения к универсальному порядку в своей объективной реальности, но изучает деятельность сознательной жизни, посредством которой мы вступаем в отношения с той реальностью (considerat faciendo).

Следовательно, как объясняет Фома Аквинский, практическая философия занимается порядком вещей, в котором человек является одновременно наблюдателем (поскольку он рассматривает его, примеряя на себя) и деятелем (поскольку он образует его посредством функции своего сознания, то есть познания и желания). Практическая философия состоит из логики, этики и политики. Логика предлагает схему всего того, что мы знаем, способ создания наук, и в ней нет ничего, чего бы человеческий разум не мог знать в несовершенном виде. Этика изучает сферу наших поступков, и нет ничего в человеческой жизни, что не могло бы стать должным материалом. Политика связана с областью общественных учреждений, и нет ничего, что не имело бы социальной стороны, поскольку человек создан, чтобы жить в обществе (animate sociale). Углубляясь далее в анализ практической философии, можно продемонстрировать, что логика вовлекает в себя спекулятивную грамматику, так как она захватывает области грамматики и риторики, первая присоединяется к тривиуму, чтобы брать оттуда материал для полемики. Кроме того, Париж видел рождение некоторых настоящих философов языка в спекулятивной грамматике Сигера из Куртрэ и Дунса Скота[93]; а лексикографические коды Доната и Присциана, которые удовлетворяли XII век, были в конце концов с презрением отвергнуты.

Логика, этика и политика – все претендует на то, чтобы быть в соприкосновении с необъятностью реальности, с которой человек входит в отношения.

То же самое качество универсальности должно быть свойственно третьей группе философских наук – поэтическим наукам, которые изучают порядок, достигаемый человеком извне под руководством разума. Человек одновременно наблюдатель и деятель порядка, который сам создает. Но этот порядок вне его, в материи[94]. Эта третья группа наименее развита из всех остальных. Может показаться, что, поскольку продукт деятельности человека par excellence, произведение искусства, наделенное красотой, должен здесь занимать важное место. Но мыслители XIII века рассматривали продуктивную деятельность ремесленника – изготовителя мебели или строителя домов – на одном уровне с созидательным трудом человека, который вдохновляет на эпическое произведение и который заставляет соборы возвышаться, витражи пылать, а гранитные статуи оживать. У Данте нет особых размышлений о красоте, когда он говорит о произведении искусства как о «внуке Бог»[95]. Профессиональные философы прячут свои размышления о красоте в метафизические исследования, отсюда фрагментарный характер их мысли в этой сфере. Возможно, такое упущение в отношении эстетической теории объясняется корпоративным характером их труда.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука